Бронзовое лезвие, уже попробовавшее крови, льнет к телу, трется кошкой о бедро, требует еды и ласки. Боль от пореза отрезвляет — я бездумно провожу пальцем по острию, будто и впрямь глажу кошку, и иду выполнять свое обещание.
Астерий неподвижен — сложенные на груди руки, отрешенный синий взгляд в никуда. Самая большая и красивая кукла. Как убивают кукол? Отрывают им головы, откручивают ручки-ножки? Я ругаюсь самыми грязными словами, какие могу припомнить, бью куклу по щекам, чего-то требую, захлебываясь слезами и злостью — бесполезно. С тем же успехом я мог бы оскорблять каменную стену. Ублюдок, сволочь, что же ты со мной делаешь?! В отчаянии кусаю проклятую статую за нижнюю губу — сильно, до крови, — и замершее тело откликается. Вздрагивают ресницы, оживает лицо, руки слепо находят мои плечи — то ли обнять, то ли оттолкнуть осквернителя, — и истомившийся в ожидании кусок металла входит точно под ребро, безошибочно находя сердце.
Легкое, легче пуха, прикосновение — ладонью по щеке. Смазанный, неловкий поцелуй в уголок рта. «Прости…» — сломанная кукла мягко оседает на пол, уходя в свой кукольный Аид. Рукоять ножа торчит из груди немым свидетелем исполнения клятвы. Ты доволен? Доволен, скотина?! Не-на-ви-жу!
Я повторяю это слово шепотом, разыскивая тайную дверь. Я твержу его, вталкивая еще не пришедших в себя людей в открывшийся проход. Ненависть наполняет мой рот горькой слюной — трупным ядом убитой любви, — когда мы выскакиваем, наконец, наружу под усыпанное звездами небо. Ариадна бросается мне на шею, о чем-то спрашивает, ахает по поводу окровавленной одежды, я что-то отвечаю, успокаиваю, фыркают застоявшиеся лошади — ненависть душит меня, и я боюсь, растревожив неловким движением, нечаянно превратить ее обратно в дикую, безумную, невозможную страсть.
Дорогу к морю мы преодолеваем бегом почти в полной темноте. Кто ранен, я? На колесницу? Ерунда, со мной все в порядке, не отставать! Прекратить разговоры, беречь дыхание! Кровь шумит в ушах… нет, это прибой — добрались!
Выходим из бухты чуть ли не на ощупь, но ждать рассвета слишком опасно. Торчу на носу, напряженно всматриваясь вперед, всем своим видом показывая, что мне сейчас не до пустых разговоров. Ненависть выгрызает мое нутро, копается в потрохах, выбирая кусочек поаппетитнее. Нестерпимо хочется утопиться.
Наксос — вот он, рукой подать. Небо едва сереет, когда нам чудом удается причалить к берегу, не напоровшись на подводные камни. Мои спутники валятся с ног прямо на палубе, но мы с Ариадной и ее слугами все же высаживаемся на землю. Обряд, конечно, проводят при свете дня, но надо еще соорудить жертвенник, освятить его, найти дрова… Ариадна успокаивающе гладит меня по руке — оказывается, я бормочу все это вслух.
— Милый, послушай, не беспокойся. Здесь на берегу наверняка есть заброшенные алтари — местные жители всегда поклонялись морским богам. Ты отдохни, а я поищу их.
— С ума сошла? — Грубость срывается с языка быстрее, чем я успеваю ее осознать. — Ну куда ты пойдешь? Разве я могу отпустить тебя одну?
— Я возьму Диту и Тара, — она потащила за собой эту девчонку? Тьфу! — И потом, я же Верховная жрица, не забывай, у меня есть право освящать алтари. А тебе надо немного поспать, у тебя был на редкость тяжелый день…
Я еще пытаюсь возражать, но Ариадна вдруг оборачивается статуей на носу корабля, подмигивает мне нарисованным синим глазом, а в небе с мерзкими криками носятся крылатые факелы. Выныриваю из черного омута буквально через мгновение. Яркий солнечный свет заставляет жмуриться, все тело ноет и жалуется на судьбу, во рту неприятный привкус. Надо бы пойти умыться. Встаю и натыкаюсь на Диту, которая даже и не думает посторониться.
— Что-то случилось? — Проснувшиеся воспоминания пригибают к земле. Загоняю их обратно — не время. — Где твоя хозяйка?
Кривая усмешка настолько не подходит к худенькому личику, что хочется протереть глаза. Может, со зрением нелады? Очертания чужой фигуры плывут, плавятся воском, отливаясь в новую форму. Нежная белая кожа, полная грудь под пышными одеяниями, изящные черты лица, драгоценный венец теряется в золоте волос… вместо девчонки-рабыни передо мной стоит Пеннорожденная, Фиалковенчанная, Анадиомена, Киприда. Тварь, искалечившая мою жизнь.
Хриплый рык, вырвавшийся на волю из горла, меньше всего похож на приветствие.
— Так-то ты встречаешь покровительницу, богоравный герой? Нехорошо! — Голос, подобный напеву дивной флейты, призванный вызывать благоговение и страсть… Плюю под ноги богине.
— Для чего ты здесь? Соскучилась по своим смертным игрушкам? И где Ариадна?
— Зачем она тебе, Тесей? Ты же ее не любишь?
— Не твое дело! Где она?!
— Ну-ну, не кипятись. Мне жаль, но… Эта дурочка перехитрила сама себя. Так что останешься холостым — пока, — насмешливое презрение в голубых глазах вызывает острое желание взять их обладательницу за горло.
— Что ты с ней сделала?! — От моего крика один или два камня срываются вниз с окрестных скал. Темные брови безупречной формы слегка хмурятся.
— Твоей возлюбленной вздумалось провести один ритуал… во славу Гекаты. Черненький такой обрядик, страшненький. Позволяет обменяться черепком судьбы с тенью, вызванной из Эреба. Правда, за это приходится платить чем-нибудь очень дорогим.
— Она?..
— Глупышка хотела отделаться от моего проклятия. Знаешь, а она ведь была беременна…
— Ты убила ее… их?
Скучный, спокойный голос. Таким голосом обсуждают давным-давно надоевшие темы: потолок в спальне неплохо бы покрасить, сосед опять жену поколотил.
— Она переоценила собственные силы, — в пение флейты вплетается звон металла. — Не вмешайся я, неизвестно, кто бы вернулся к тебе в облике Ариадны. Впрочем, спасибо от тебя все равно не дождешься… Скажем остальным, что девчонку увидел Дионис и захотел взять себе в жены, а потом превратил в звездный венец и поместил на небо. Этот пьяница с утра никогда не помнит, что было вечером, и запросто поверит в любую чушь.
Будь у меня под рукой меч, кинжал… да хоть камень — я бросился бы на нее, наплевав, что она женщина и бессмертна. За возможность всадить лезвие в ее мягкий живот я отдал бы все, что ни попросят — да вот некому просить. В голубых глазах напротив я вижу… жалость?!
— Мечтаешь меня убить? Глупо, мальчик. Не хочешь думать о себе — подумай о своем отце. Он ведь ждет тебя. Полагаешь, ему будет приятно узнать, что его надежду и опору зарубил какой-то грязный критский вояка при попытке к бегству? Между прочим, тебе повезло. Ты встретил свою настоящую любовь, и она была взаимной, хоть и недолгой, — Афродита делает несколько шагов к воде и оглядывается через плечо. — А вот мне мойры отказали в любви. Совсем.
В воздухе плывет запах мирта, пронзительный крик лебедя разбивает повисшую тишину, и я остаюсь один. Как единственный колос на сжатой ниве, как раненый на поле боя среди мертвецов, и некого попросить о последней услуге — добить корчащееся в агонии тело. Будьте вы все прокляты — боги, случай, судьба, предначертания! Будьте! Вы! Все! Прокляты! Остановившееся сердце отказывается гнать по жилам холодную кровь, и смрадная пасть небытия встречает меня ласковой материнской улыбкой.
Когда мы не вернулись на судно к условленному времени, поднялся переполох. Мое почти бездыханное тело обнаружил Клеосфен. Больше на берегу не нашли ни единой живой души, как ни искали. Всю дорогу до Афин я провалялся в горячке, не узнавая никого вокруг и отказываясь принимать пищу, то богохульствуя, то начиная умолять о чем-то. Уже потом я узнал, что спутники, встревоженные моим состоянием, напрочь забыли уговор про цвет паруса на мачте. Да и где его было искать — кусок белой ткани, полученный мной из отцовых рук в невозможной прошлой жизни?
Эксод. Минотавр
