божественный промысел. Тогда — что?
Тонкий комариный звон в ушах нарастал исподволь, песок на арене вспыхнул нестерпимым блеском, вынуждая зажмуриться, и видения камнепадом обрушились на мою многострадальную голову.
…Морская гладь слепит глаза тысячью солнечных бликов. Или это слезы застят взор? Плечи совсем занемели, но останавливаться нельзя — будет погоня. Эол-ветродуй, смилуйся, пошли попутный ветер! Икар, мальчик мой, что ж ты так…
…Разноцветный мрамор бассейна. Вода с растворенными в ней благовониями исходит паром, гонит из тела усталость. Предатель Дедал здесь, на Сицилии, ему не уйти от возмездия — Кокал не захочет ссориться с Критом из-за одного беглеца. Надо будет только… поток кипятка накрывает с головой, не давая ни вдохнуть, ни выплеснуть криком нестерпимую боль…
…Вечереет, над морем собираются тучи. Поднявшийся ветер толкает в спину, под ногами волны остервенело подгрызают каменную тушу утеса. Как и вчера. Как и десять дней назад. Ожидание — пытка. Бесплодное ожидание — кара небес за неведомые грехи. Все равно нельзя позволить себе скатиться в отчаяние, надо просто ждать. Раздражающая соринка в глазу заставляет моргнуть раз, другой… о, боги! Это корабль! Еще немного, и… Солнечный луч, прорвав облачную завесу, высвечивает силуэт эйкосоры с черным парусом. Черным! Сердце прошивает длинная игла, шаг вперед — и ветер, воспользовавшись случаем, отправляет пошатнувшееся тело в объятия воды, соленой, как слезы…
Вынырнув из пророческого бреда, я обнаружил себя лежащим на полу все в той же каморке. Голова гудела, словно кто-то невежливо огрел меня по затылку дубиной. Я даже потянулся было пощупать, но тут на арене завопили так, что меня подбросило с пола прямиком к смотровому отверстию. Чернявый красавчик стоял в центре круга, надменно задрав подбородок, толпа бесновалась, а Тесей выглядел так, будто собирался упасть, но еще не решил, в какую сторону. Пока я соображал, что могло произойти, чернявый покачнулся и сломанной куклой осел наземь. К нему бросились арбитры и рабы, но я смотрел на царскую ложу — Ариадна даже не пыталась стереть с лица темное, злое торжество.
Несколько вечностей, прошедших до появления глашатая, я провел, тупо уставившись в стену. В висках копошилась целая стая назойливых «если». Если видели, как сестрица приходила к этому несостоявшемуся победителю… Если остались какие-нибудь следы… Если девчонка просила о помощи кого-то из слуг… или жрецов… Интересно, чем она его опоила? Скользкая тревога по-лягушечьи прыгала в желудке. А я тоже хорош — надо было прижать Ариадну к стенке и не выпускать, пока не признается. То-то она вчера глаза прятала!
Тишина снаружи положила конец моим терзаниям. Ликий из Хании… установили… пыльца золотого лотоса… Сумасшедшая! Собственными руками бы придушил, клянусь небом.
Клокоча от злости, я выскользнул из каморки и направился к подземельям — меня ждал Лабиринт.
Эписодий 7.
— Зачем тебе Елена? — Этот вопрос успел набить оскомину нам обоим, и задавал я его скорее по привычке, уже не надеясь на ответ. Пейрифой упорно отмалчивался — и по дороге в гавань, и на качающейся палубе корабля на пути к Пелопоннесу, и на привале в горах Парнона, через которые мы пробирались ночными татями вслед за местным пастухом, решившим подзаработать на двух сумасшедших. Впрочем, красноречивый взгляд Пейрифоя и будто бы ненароком обнаженный меч в немалой степени способствовали успеху переговоров. Парень даже предлагал показать нам Апотеты — знаменитую пропасть на Тайгете, куда бросали не прошедших строгий отбор младенцев. Мы отказались — не по пути.
— Ей же всего двенадцать. Ну какая к даймонам жена из сопливой девчонки? Да и Тиндарей, ее земной отец, будет не в восторге от такого сватовства. Давай вернемся: небось, и поближе к дому невест навалом.
Пейрифой молча кутался в походный плащ и, не отрываясь, глядел в огонь, будто видел там смысл бытия. На меня он обращал внимания не больше, чем на красоту звездного неба, которого попросту не замечал. Я проглатывал доводы разума вместе с горькой бурдой из котелка, сваренной проводником из каких-то подозрительных травок, и обреченно ложился спать, не ожидая от нового дня ровно ничего хорошего.
Спарта встретила нас неласково: грозовой ливень ночь напролет и обложенное тучами дневное небо делали путешествие на редкость неприятным. А ведь нам еще обратно идти, только уже с похищенной «невестой» на плече. Я предлагал Пейрифою послать судно в Лаконский залив, чтобы не тащиться вдругорядь горными перевалами, но он уперся скалой. Дескать, первым делом погоня направится в сторону моря, гавань перекроют, а мы под шумок улизнем сушей — и поминай как звали. Я пожал плечами и смирился.
Все играло на руку безумной затее. Наступал праздник Артемиды Орфии, во время которого девочки и незамужние женщины исполняли священные танцы и обряды подальше от мужских глаз, а мужчины собирались перед алтарем в храме, дабы подвергнуть мальчиков ежегодной порке под суровым взглядом богини- мужененавистницы. Поговаривали, что поркой дело не ограничивалось, но сами спартанцы очень не любили подобных слухов, предлагая прямо на месте продемонстрировать желающим, как это бывает в Лаконике. Желающих почему-то не находилось.
Похищение прошло до смешного просто. Светловолосая худышка сама отошла в сторону от толпы подруг, так что вскинуть ее на плечо и дать деру было минутным делом. Даже заполошный визг поднялся не сразу, дав нам возможность спасти свои уши. Добыча покорно обмякла в руках, не пытаясь вырваться — от страха? А может, ей плохо? Проверять все равно некогда — быстрее, быстрее, послезавтра мы должны быть в Кифантийской гавани. Еда, питье? Все потом, закутай девчонку в плащ, чтобы не окоченела.
На корабле Пейрифой ожил, стал есть и пить за троих, подначивать команду устроить на палубе кулачный бой «для разминки», совершенно при этом не интересуясь судьбой пленницы. Та сидела на корме, завернувшись в ворох брошенных одеял, настороженно поглядывая по сторонам. Прекраснейшая из женщин? Земная богиня? Тоненькая цыплячья шейка, ноги в ссадинах, едва наметившаяся грудь… и тряпочная кукла в подоле. Тьфу! Подвыпивший царь лапифов стал громогласно требовать меня пред свои светлые очи. Я успокаивающе погладил Елену по голове и пошел к буяну.
Кто придумал бросать жребий, мне уже не вспомнить — к тому моменту число опустошенных кувшинов не поддавалось точному счету. Но к хмелю, кружившему голову, примешивалось острое чувство жалости, и я согласился, почти не сомневаясь в исходе дела. Так даже лучше — я уже прикидывал отдать девчонку под присмотр матери, а потом… ну, потом видно будет. Пейрифой тоже не выглядел огорченным. Наоборот, пьяно улыбаясь, он наклонился ко мне и прошептал:
— Не повезло… Но для лучшего друга ничего не жалко! Просто тебе придется мне помочь, раз уж такое дело?
— Что ты опять задумал?
— Не волнуйся, тут недалеко. Отвезешь Елену в Афины, потом вернемся к мысу Тенар и навестим Гадеса. Раз уж он забрал у меня Гипподамию, то я готов удовольствоваться Персефоной.
Эксод. Тесей
Дверь в Лабиринт приглашающе скалится приоткрытой створкой. Вообще-то ничего страшного в ней нет: обычная деревянная дверь, потемневшая от времени, разве что массивный бронзовый замок внушает уважение своими размерами. Но мои спутники приглушенно ахают, а кое-кто даже пятится, будто из темной дыры вот-вот вылезет некормленый Тифон, не меньше. Явившийся с нами дамат стоит в стороне с подчеркнуто скучающим видом — дескать, его дело маленькое. Двое стражей, несущих караул возле входа, ухмыляются, но как-то неубедительно. Связка факелов — кривоватых и тонких — оттягивает руки, и я, не глядя, сую ее кому-то из своих. Солнце поспешно падает в море, ветерок хватает холодными пальцами за плечи, забираясь под хитон. Пора.
Коридор — низкий и узкий — похож на кротовью нору. Факел почти не разгоняет окружающую темноту и скорее мешает, чем помогает идти. Заблудиться тут все равно невозможно — любой путь ведет к сердцу Лабиринта — но остальным так спокойнее. Веревка, закрепленная на поясе, изредка подергивается — то один, то другой из моих спутников спотыкается, кто-то ругается сквозь зубы, а я рвусь вперед, как охотничий пес. Ладони потеют, и приходится то и дело вытирать их об одежду. Скорее бы прийти… хоть куда-нибудь.
Дуновение воздуха колеблет чадящее пламя, и я поднимаю факел высоко над головой — сигнал остальным остановиться. Вполголоса приказываю всем завязать глаза и ждать, да чтобы, упаси боги, никто не вздумал соваться в святилище, иначе за исход дела я не ручаюсь. Я и так за него не ручаюсь, но это уж точно не те слова, которых от меня ждут. За поворотом топчется моя судьба — невежливо заставлять женщину ждать.
