побежала к дому, подобрав юбки. Убегала, боясь потребовать себе послание обратно.

Он шел в бой при Бородино с ее именем на губах и образом в сердце. Отбивал атаки французов на обоз, при котором состоял, видя ее улыбку перед глазами. Анна была для него прекрасной недосягаемой звездой, он знал это. И он сделает для нее все, что она пожелает. Он сделает все для ее счастья!

В морозном воздухе явственно ощущался запах дыма, такой непривычный в эту пору, после того, как завершили с уборкой листвы с дорожек и аллей. Шел он к парку и усадебному дому со стороны овинов, где просушивали немолотые снопы зерновых, что извлекли из потайных ям, в которые те надежно были укрыты от фуражиров. Очень многое не успели сделать из-за стремительного наступления неприятеля на эти земли, оттого и овес, и пшеницу, и рожь прятали сразу снопами, надеясь после извлечь и вымолоть, предварительно просушив. А еще была надежда, что фуражиры не тронут необработанные зерновые, к чему им оно в таком виде, если только не для лошадей?

Вот и сушили ныне в овинах, аккуратно расправляя снопы, чтобы оставить и солому на корм скотине, и не потерять такие драгоценные теперь зерна, не подкоптить зерновых. А потом спускали в сараи после просушки, где цепами молотили зерно, ссыпали в мешки, стараясь не потерять даже пригоршни, и относили к столу старосты, пристально наблюдающего за всем процессом и ставящего очередную галочку на бумаге за каждый мешок.

Иногда подле стола старосты становился стул с высокой спинкой, принесенный одним из лакеев из усадебного дома. На этот стул усаживался молодой барин и внимательно следил за работой крестьян. И если от взгляда старосты еще могло ускользнуть, что кто-то накроет немножко зерна соломой, чтобы после унести к себе в закрома, то от цепкого глаза барина это было не скрыть. Да и трудиться приходилось в полную силу, иначе тот тут же показывал знаком старосте, кто получит дополнительные часы работ. От молодого ничего нельзя было скрыть! Да на расправу уж больно крут тот был — бывало, сам мог приложить костылем, если что было не по нему, не по его воле.

Даже солому аккуратно складывали в мешки, пытаясь сохранить все, что осталось после молотьбы. Позднее она пойдет на подстилки тем животным, что вернули в усадьбу из лесов с Божьей помощью. Поляки увели с собой много скотины, а что не увели — то порезали, забирая с собой целые туши, не желая оставлять ничего тем, кого оставляли в Милорадово. Да только толи не справились с таким количеством скота, толи еще что, но пришел спустя время в усадьбу Титович и сообщил, что в лесах окружных много бесхозяйственных голов. По распоряжению Петра крестьяне отыскали и пригнали на двор найденных коров, овец, свиней, даже тех, на ком не было клейма скотного двора Шепелевых, привели несколько лошадей. Тут же поверх старых чужих отметин поставили новые, со знаком усадьбы. Время такое, разве ж можно иначе?

А потом, на удивление обитателям усадьбы, в парке поймали пару лошадей с местной конюшни, вернулись разогнанные по округе собаки псарни. Анне тогда казалось, что Петр рад был больше видеть именно гончих и борзых, сумевших прожить в лесу около седмицы, чем скот, суливший неголодную зиму, которая могла грозить им.

С тех пор Петр и пропадал из дома с раннего утра до самых сумерек. То в овинах да в амбарах работы наблюдает, то пойдет в конюшни проверять, как за лошадьми ходят, то на псарне задержится, наблюдая за собаками.

Анна же, по обыкновению, держалась подальше от заднего двора и хозяйственных построек, где шли работы. Ее любимая Фудра пропала, не вернулась среди прочих, и даже заходить на конюшенный двор для нее было мучительно. Ее маленькая белая лошадка, которую несколько лет назад преподнес в дар к дню рождения отец… Где она ныне? Под чьим седлом ходит? Да и ходит ли — Фудра была не крепким конем, предназначенным для долгих переходов и тяжелых седоков. Думать о той потере было больно.

Потому отказалась Анна от выездов, что предложил ей Петр, только по парку прогуливалась, сбивая с тонких веточек кустарников снежинки или наблюдая, как девушки собирают рябину, уже тронутую морозом, сладкую. Крупные ягоды, которые те срывали с ветвей и клали в туеса на ремнях через шею, заставляли иногда вспоминать о темноволосом поляке, что когда-то принес в дар букет из ветвей с осенними желтыми листьями и яркими гроздями. А вслед за этим воспоминанием шло иное — о той ошибке, что совершила, о своем проступке. И о том, что от Оленина не было писем…

Уже миновало около двух седмиц, как уехал к Дорогобужу и далее по следу армии к Красному, у которого в те дни шли сражения, Павлишин, увозя с собой письмо Анны. Тринадцать дней миновало. Тринадцать долгих ночей беспокойного сна. Уже обеспокоенная мадам Элиза нынче утром спросила тихонько, не стоит ли доктору Мантелю рассказать о том, не начать ли принимать капель для сна перед ночным покоем.

Тринадцать дней, вздохнула Анна и развернулась к дому, аккуратно ступая по тонкой тропке, что проложил дворник, расчищая дорожки для гуляния барышне. За этот срок в Милорадово трижды привозили почту, и она даже получила пару писем. Но они были от графини. Не от Андрея. Со стороны западных земель только единожды пришло письмо, и то оно было для Петра — от сослуживца по полку, пишущего последние вести. Уже был взят Красный, отбит от неприятеля Минск, затем снова возвращена Орша. Продвигались русские войска к границе империи, оттесняя французов, гоня их вон из родных земель. Уже всем было ясно, что Наполеон потерпел поражение в этой войне, что именно русскому императору и его армии предстоит ныне стать освободителями Европы от власти самодовольного parvenu [448], как заметил, получив эти известия, Петр за одним из обедов.

— Вот увидишь, ma chere, — говорил он Анне, сжимая ее руку в волнении. — Увидишь, имя нашего императора войдет в историю как избавителя от этой чумы, что разнес за пределы Франции Наполеон. О, верится с трудом, что он разбит! Что не знавший поражения полководец бежит, как заяц, из так и непокоренной страны! О мой Бог! Подумать только о том было невозможно еще этой весной!

Он выглядел радостным, улыбался, заставляя Полин не скрывать своих счастливых глаз от домашних, впервые за долгие недели видя его в таком приподнятом настроении. Только после стало понятно и Анне, и ей, что эта радость была короткой — уже удалившись в кабинет после обеда, Петр помрачнел и долго сидел у окна с бокалом в руке, из которого так и не отпил ни глотка.

Mon pauvre frere [449], думала Анна, идя по расчищенной от снега дорожке к дому. Как перевернула их жизни война с французом! Петр был рожден носить мундир и гарцевать на коне на парадах и смотрах подле своего генерала, ловить восхищенные и влюбленные взгляды барышень, открыто флиртовать, пить цымлянское или более дорогое французское, кружить своих партнерш в вальсе или мазурке. И ныне он бы гнал француза прочь из родной земли, был бы смел и удал на поле сражения, как не страшился ничего при Бородино — ни разрывов, ни свиста пуль и гранат. И он вошел бы в Париж (а Париж будет непременно взят, ныне не было даже тени сомнений в том!), вернулся бы в родной имение не калекой, а героем… А ныне ж!

— Анна Михайловна! Анна Михайловна! — позвали ее от дома, и она поспешила на этот зов, подобрав подол пальто, придерживая рукой капор, ленты которого развязала во время прогулки. Ей отчего- то подумалось, что наконец пришло то самое письмо, которое она ждала вот уже две седмицы. Потому и едва ли не бежала, с трудом удерживая равновесие на скользкой дорожке.

— Письмо, vrai? Почта мне? — спросила у Ивана Фомича, ожидающего ее на заднем крыльце, за несколько шагов, с трудом выкрикивая фразу из-за сбившегося дыхания. Но тут же помрачнела, когда тот покачал головой, протянул руку, чтобы помочь ей подняться по ступеням.

— Господин управитель вас просили-с разыскать, барышня, — проговорил дворецкий, распахивая перед ней двери, пропуская ее в дом, а потом ступая следом за ней и принимая капор и пальто из ее рук. — Модест Иванович к вам просьбу имеет, по словам его.

Заинтригованная Анна прошла быстрым шагом в салон, где тут же при ее появлении на пороге на ноги вскочил с кресла управитель Шепелевых, худощавый немец, некогда приехавший в Россию из одного из многочисленных герцогств Германии дабы попытать счастья и вот уже более десяти лет служивший у Шепелевых — сперва управляющим в Милорадово, а последние семь лет главным управителем.