— Где ты взяла этот диск?

— У Алекса. Он убьет меня, если узнает.

— Где его найти?

Наверное, и вправду судьба. В этом есть что-то мистическое: когда Дана встречает Вику, ее судьба делает вираж. Стреляли сейчас, скорее всего, из окна напротив палаты. Или с крыши. Пуля разворотила Вике грудь.

— «Мэрилин…» — пролепетала она.

— Что, Вика?!

Вторая пуля отбросила Дану к стене.

— …Давай, Михалыч, заканчивай.

Голос доносится, словно из колодца. Дана чувствует страшный холод.

— Еще одна осталась.

— Рыженькая? Она уже никуда не торопится, как видишь. Завтра вскроешь. Что тут гадать? Причина смерти очевидна, вскрытие — простая формальность. Идем, футбол пропустим.

— Но я еще должен направить протокол экспертизы…

— Так садись и пиши. Девчонку пристрелили. Пуля уже у баллистиков — навылет прошла. Пиши быстро, и пошли домой.

— Но надо произвести вскрытие!

— Ну, ты зануда! Да на кой ляд тебе это? Завтра поковыряешься, некрофил несчастный.

— А протокол?

— А протокол пиши сейчас, Ритка отнесет, и дело с концом. Причина смерти сомнений не вызывает, надеюсь?

— Ладно, ты прав. Завтра вскроем. А то начинать день с утопленника не очень весело.

— Точно. С такой красотки — совсем другое дело.

— Она была блондинкой. Зачем-то красила волосы.

— Вижу. Смотри, волоски на теле светлые. Давай, скорее пиши, я подпишу, и пойдем. А Ритка пусть отнесет в отдел, не рассыплется.

Дана чувствует, как нарастает в груди острая боль, сбивающая дыхание. Она лежит неподвижно на холодном столе, накрытая всего лишь простыней. Ей холодно и больно, но инстинкт самосохранения заставляет ее лежать неподвижно. Она уже поняла, где находится.

— Ну, вот. Пошли, Михалыч, жрать охота — сил нет.

— Подписывай, но учти: это подлог.

— Молчи, грусть-тоска! Трудоголик хренов. Можешь взять работенку на дом. Вон того утопленника не желаешь? Всего-то месяц поплавал, почти как новенький!

— Ты извращенец. Идем, футбол, поди, уже начался. Представляешь, заношу я в дом труп, а Маринка…

Дверь закрылась, затих смех. Дана невольно усмехнулась, представив реакцию несчастной Маринки на сверхурочную работу муженька. Но острая боль в груди снова напомнила о себе, и Дана попробовала шевельнуться. Как ни странно, ей это удалось. Она отбросила простыню и попыталась сесть. Что-то теплое заструилось по телу. Дана опустила глаза — кровь. Она приложила к ране простыню, от всей души уповая, что она чистая.

Она понимает, что случилось нечто из ряда вон. Ее больше нет в списке живых. Скорее всего, тот, кто стрелял, знал, кто она такая и что теперь ее нет. И протокол вскрытия уже имеется. Значит, она с полным правом может уйти отсюда. Вот только не умереть бы по-настоящему, потому что рана, судя по всему, серьезная. Бедная Вика! Она точно приносила ей одни несчастья.

Дана сползает со стола. Холодные плитки пола студят ноги. Болит в груди, и все плывет перед глазами. Дана осознает, что стоит совершенно голая, а на улице зима и надо куда-то уйти, но как? Дана оглядывает помещение. Это большая комната, выложенная белым кафелем. На столах лежат тела, накрытые простынями с пятнами крови. На полу тоже тела, но Дана не реагирует на них. Ей больно, холодно, и сознание так и норовит отключиться.

«Чего доброго, я и вправду стану клиенткой этого заведения. — Дана идет к двери, цепляясь за столы. — Можно себе представить, что они подумают, если найдут меня не на столе, а где-нибудь еще…»

Но смеяться Дане совсем не хочется. Обернув руку краем простыни, она поочередно открывает ящики письменного стола. Ничего, что могло бы пригодиться. Она выходит в коридор. Дверь напротив приоткрыта, и Дана входит туда. Это раздевалка. Несколько халатов, зеленый костюм хирурга, чьи-то тапки. Дана сворачивает простыню и перетягивает себя ею, как поясом, — чтобы остановить кровь. Поверх этой импровизированной повязки надевает зеленый костюм, потом обувается. Тапки велики, но это лучше, чем ничего.

Из зеркала на Дану пялится взаправдашний труп.

— И гримироваться не надо.

Голос ее звучит тихо, словно шелестит сухая листва. Дане хочется пить, но она не знает, можно ли ей. Она открывает воду и умывается, смывает кровь с рук, причесывает волосы найденной здесь расческой. Она понимает, что долго не продержится, но не знает, что делать. Просто надо выбраться отсюда, но плана никакого нет.

«Отпечатки пальцев они у меня взяли. Надо как-то отмыть руки. Но мои отпечатки ничего им не дадут…»

Дана идет по коридору. Она старается ступать тихо, но огромные туфли мешают ей, и она их снимает. Теперь дело идет на лад. Шагов не слышно.

В приемном покое морга сидит дежурная, усталая немолодая женщина. Вот она встала и вышла, Дана слышит, как удаляются ее шаги, хлопнула дверь. Дана входит в комнату. Сумочка дежурной висит на стуле. Дана открывает ее. В кошельке тысяча рублей и мелочь. За ширмой висит плащ, стоят ботинки. Дана одевается, обувь ей почти впору, немного тесновата.

Ночной ветер едва не сбивает ее с ног. Дана понимает, что далеко не уйдет, потому что горячая кровь пропитала повязку. Но ей нужно идти. Она подходит к приемному покою больницы. Желтая санитарная машина стоит у порога, Дана видит, как блестят ключи в замке зажигания.

Мотор завелся сразу же. Машина мягко покатилась по дорожке, усыпанной мелкими камешками — так здесь спасаются от грязи, денег на оборудование подъездного пути нет, ясное дело. Денежки осели на счетах господина Градского и иже с ним. Дана добавляет скорости. В ее сумочке не было никаких документов, ничего, что указывало бы на нее или ее место проживания, и Дана понимает, что должна успеть забрать из своей квартиры некоторые вещи — если они еще там.

Дана мчится по темным улицам. Она хорошо знает этот район, специально кружила несколько часов прилегающими улицами, теперь это пригодилось. Вот знакомые кварталы. Дана выходит из машины и бредет к дому. Она смотрит на свои окна — темно, поднимается на второй этаж. Дверь заперта, метка ее цела. Дана вставляет в косяк взятую из машины монтировку. Дверь подается, и Дана падает на пол в прихожей.

— Мне нипочем не встать.

Силы покидают ее вместе с кровью, но она должна. Вот только голова кружится, и Дана плывет, плывет куда-то. И ей становится хорошо и легко.

— Мама!

Дана вздрагивает.

— Мама!!

Это Лека. Это его голос зовет ее. Дана открывает глаза. Боль пульсирует в груди, разрастается, словно ядовитый куст. Дана стонет, но поднимается. Она запирает нижний замок и идет в комнату.

— Надо собраться. Давай, Данка, ты все равно уже умерла. Что тебе какая-то дырка в груди… Подумаешь… еще одна дырка… Одной больше… одной меньше… давай, Данка, нельзя лежать.

Она сбрасывает чужую одежду и смывает с себя кровь, заливает йодом рану, почти теряя сознание от боли, потом аккуратно бинтует себя, сквозь пелену, застилающую глаза, вглядывается в окружающий интерьер.