Оставшись наедине с младшими детьми, мы тоже старались не говорить лишнего.
«Муж Тиёко был обвинен в шпионаже по доносу восьмилетнего сына».
Некоторые из нас даже начали терзаться сомнениями по поводу собственных мужей.
«Что, если он ведет какую-то тайную жизнь, о которой я не имею понятия?»
Вскоре до нас стали доходить рассказы о массовых высылках. Из маленького городка на севере долины, где почти все жители занимались выращиванием салата-латука, выслали больше девяноста процентов японских мужчин. Около ста японцев были высланы из охранной зоны рядом с аэродромом. На южном побережье, в бедном рыбацком поселке, все люди нашей национальности были арестованы по единому ордеру. Всех выслали в течение суток, без всяких объяснений и предупреждений. Их рыбацкие лодки были взяты под охрану, вахтенные журналы конфискованы, сети разорваны в клочья и выброшены в море. Согласно заявлению властей, эти рыбаки на самом деле были вовсе не рыбаками, а офицерами вражеского флота.
«В чанах для наживки у них нашли морскую форму, завернутую в промасленную бумагу».
Некоторые из нас поспешили купить чемоданы и спальные мешки для детей на случай, если вскоре настанет наша очередь. Другие работали, как обычно, и старались казаться спокойными.
«По-моему, воротник этой рубашки стоит еще чуть-чуть подкрахмалить».
Чему быть, того не миновать, говорили мы, от судьбы не уйдешь. Кое-кто вообще перестал разговаривать. Одна из нас рано утром пошла поить лошадей и повесилась на перекладине в хлеву. Фубуки так извелась, что, получив наконец приказ о высылке, вздохнула с облегчением. «По крайней мере, больше не надо томиться в ожидании», — говорила она. Тиёко уставилась на приказ, словно глазам своим не веря, и покачала головой. «А как быть с клубникой? — спросила она. — Ее можно будет собрать только через три недели». Матико заявила, что никуда не поедет, хоть ножом ее режьте. «Мы только что выплатили аренду за ресторан». Умеко утверждала, что у нас нет другого выбора, кроме как повиноваться. «Это приказ президента, — говорила она. — А кто мы такие, чтобы оспаривать приказы президента?» — «Интересно, там, куда нас везут, плодородная земля? — интересовался муж Такико. — Много ли там солнечных дней? Часто ли идут дожди?» Кико, получив приказ, скрестила руки на груди и уставилась в пол. «Все кончено», — тихо сказала она. Хорошо еще, заметила Харуё, что нас высылают всех вместе. «Да, но чем мы провинились?» — возразила Хисако. Исино закрыла лицо руками и расплакалась. «Мне давным-давно надо было развестись, взять детей и вернуться в Японию, к матери».
Сначала ходили слухи, что нас высылают в горы. Одевайтесь теплее, предупреждали нас, там очень холодно. Мы съездили в город и впервые в жизни купили себе зимние пальто и теплое шерстяное белье мужу и детям. Потом стали говорить, что нас вышлют в пустыню, где видимо-невидимо ядовитых змей и москитов величиной с небольшую птичку. Там нет ни врачей, ни аптек, утверждали люди, зато воры — на каждом шагу. Мы съездили в город и купили висячие замки, витамины для детей, пластыри, бинты, йод, касторку, аспирин, москитные сетки. Услышав, что нам разрешат взять с собой лишь одну сумку с вещами на человека, мы сшили для младших детей маленькие рюкзачки и вышили на каждом их имена. Мы положили туда карандаши и учебники, зубные щетки, теплые свитера и бумажные пакеты с высушенным на солнце рисом.
«На тот случай, если нас разлучат».
«Если нам и придется расстаться, то ненадолго», — говорили мы детям. Мы убеждали их, что нет причин волноваться. Мы мечтали, как заживем, когда вернемся домой. Каждый вечер будем все вместе ужинать и слушать радио. Обязательно всей семьей съездим в город, в кино. Сходим на представление бродячего цирка, посмотрим сиамских близнецов и женщину, у которой самая маленькая в мире голова.
«Представляете, голова у нее не больше сливы!»
На виноградных лозах лопались нежно-зеленые почки, персиковые деревья стояли в цвету под голубым небом. Каньоны желтели цветами дикой горчицы. Жаворонки слетелись с холмов в долину. Наши старшие сыновья и дочери, живущие в далеких городах, один за другим бросали работу и учебу и возвращались домой. Они помогали нам найти покупателей, желающих приобрести наши прачечные и химчистки в японском квартале. Помогали найти новых арендаторов для наших ресторанов. Помогали укрепить на наших магазинах плакаты.
«Срочно продается! Не упустите свой шанс!»
Наши дети надевали комбинезоны и вместе с нами в последний раз готовились к сбору урожая, так как мы получали приказ не оставлять на полях ни единой ягоды. Так мы сможем оказать помощь Америке, которая отдает войне все свои силы, объяснили нам. Это наш единственный шанс доказать свою лояльность. Мы должны радоваться возможности обеспечить американских солдат свежими овощами и фруктами.
Старьевщики медленно проезжали на грузовиках по узким улочкам японского квартала, предлагая купить наши пожитки. Давали десять долларов за новую газовую плиту, которую год назад мы купили за двести. Пять долларов за холодильник. Пять центов за лампу. Соседи, с которыми мы в жизни не обменялись и парой слов, подходили к нам в поле и спрашивали, нет ли у нас вещей, от которых мы хотим избавиться. Может, нам больше не нужен этот культиватор? Или эта борона? Может, нам больше не нужна эта лошадь? Или этот плуг? А может, нам больше не нужен куст роз сорта «Королева Анна», которым наши соседи давно восхищались? Совершенно незнакомые люди стучались в наши двери. «Есть у вас собаки?» — спросил один из них и объяснил, что его сынишка очень хочет щенка. Другой сказал, что живет один в трейлере недалеко от дока и будет рад, если ему отдадут воспитанную взрослую кошку. «Иногда мне бывает одиноко, знаете ли». Мы, не торгуясь, распродавали все, что у нас было, а иногда и отдавали бесплатно любимые вазы и чайные чашки. Мы старались не переживать о вещах, вспоминая слова наших матерей.
«В этом мире нет вещей, к которым стоило бы сильно привязываться».
В ожидании дня высылки мы расплатились с кредиторами и поблагодарили постоянных клиентов, которые остались нам верны до самого конца. Жена шерифа Беркхарда, Генриетта, несмотря ни на что, каждую пятницу покупала в нашей фруктовой палатке две корзины клубники и непременно оставляла пятьдесят центов сверху.
«Пожалуйста, купите себе что-нибудь».
Томас Даффи, вдовец, жил на пенсию, но каждый день ровно в четверть первого приходил в наш ресторан и заказывал порцию риса с жареным цыпленком. Розалинда Эндерс, президент женского благотворительного клуба, обращалась только в нашу химчистку.
«Китайцы наверняка испортят вещи».
Мы по-прежнему работали в поле, но при этом утратили чувство реальности. Сколачивали ящики для урожая, но знали, что нам не доведется его собрать. Подпирали виноградные лозы, но знали, что нам не доведется увидеть созревший виноград. Вскапывали землю и высаживали помидоры, которые созреют в конце лета, когда мы будем уже далеко. Дни стояли длинные и солнечные. Ночи были прохладные. Резервуары были полны воды. Цены на сельдерей росли. Цены на спаржу давно не были такими высокими. Зеленые ягоды клубники начинали краснеть, и ветки персиковых деревьев вскоре должны были склониться к земле под тяжестью плодов.
«Если бы нам позволили остаться, в этом году мы сделали бы целое состояние».
И хотя мы знали, что остаться нам никто не позволит, в глубине души продолжали надеяться на чудо, которое все изменит.
Мы надеялись, что за нас заступится церковь. Или, может быть, жена президента. А может, все это не более чем досадное недоразумение и на самом деле угроза нависла вовсе не над нами. Некоторые из нас считали, что вышлют немцев. Другие — что итальянцев. «А может, китайцев?» — предположил кто-то. Тем
