— Боюсь тебе и советовать что-нибудь, — сказала Лия. — Отговаривать я не имею права, а в то же время сомневаюсь, надо ли тебя поддерживать. Главное, сама-то ты уверена, что не пожалеешь об этом? Физически ты не бог весть какая сильная, а фронтовая жизнь требует очень многого…

— Никогда не буду раскаиваться, — перебила ее Рута. — И не думай, что мне это только сегодня пришло в голову. Еще когда сюда ехала в поезде, — я ведь все ночи сидела без сна, — сто раз все взвесила. Хоть ты-то не отговаривай меня, Айя, — да это и не поможет. А если попробуешь мне помешать, я найду другой путь и все равно попаду на фронт. Сначала зачислят в какую-нибудь другую войсковую часть, после можно перевестись в латышскую дивизию. Почему ты могла, а я нет? Почему другие наши комсомолки воевали в Эстонии с твоего ведома, а я не могу?

— Ты меня не так поняла, — улыбнулась Айя. — А если у тебя давно все продумано, тогда иди. Только помни, что на одних восторгах не продержишься. Надо быть настолько крепкой, чтобы и в самые пасмурные дни не вешать голову. В грязь и дождь, в мороз и метель, на солнцепеке и в болотной трясине — везде надо держаться стойко…

— Справлюсь. Стыдиться за меня не будешь.

— Ну, верю, верю.

Когда пришла Мара, они рассказали и ей о решении Руты, и Мара ничуть не удивилась.

— Только примут ли?

— У меня есть специальность. Кончила санитарные курсы, — быстро ответила Рута.

— О том, что примут или нет, еще разговора не было, — предупредила Айя. — Это будет видно на месте.

— Все равно обратно не приеду, — упрямо повторяла Рута. — Если другого дела не найдется, буду мыть посуду, чинить белье стрелкам.

Лучше всего было оставить ее в покое.

Через два дня первая партия добровольцев — более ста человек — села в поезд и поехала в лагерь дивизии. Вместе с ними была и Рута. Айя тоже поехала как уполномоченная.

В лагерь они прибыли утром. Им показалось, что они попали в Латвию. Сосновый лес, пески и лиственные рощицы за полигоном напоминали родину. Через лагерь тянулось шоссе, и по обеим сторонам его выглядывали из-за деревьев зеленые и желтые деревянные домики. На каждом шагу слышалась латышская речь, но латышей можно было узнать не только по разговору. Ранее прибывшие добровольцы еще не успели получить обмундирование и ходили кто в чем был. Некоторые — в костюмах из серого домотканного сукна, иные щеголяли в шляпах и плащах, часто можно было встретить и милицейскую форму. Были тут и горожане и крестьяне, и рабочие и интеллигенты. У здания штаба дивизии стояла кучка женщин. Часовой не впускал их в калитку, и теперь они ждали, когда выйдет кто-нибудь из работников штаба и поговорит с ними. Но редкой из них удавалось убедить командование дивизии, что ее место в рядах стрелков или в медсанбате. Многие, получив отказ, через некоторое время снова возвращались сюда в надежде добиться своего. Те, у кого здесь были мужья или родные, не хотели расставаться с ними и упрямо доказывали свою правоту. Среди женщин сновали подростки и совсем пожилые мужчины — словом, все непринятые. С завистью смотрели они на счастливцев, которые уже маршировали в строю, и такая горечь была в глазах отвергнутых, что у командиров язык еле поворачивался, когда надо было объявить отказ.

Вновь прибывших добровольцев выстроили в две шеренги против здания штаба. В конце шеренги за спиной плечистого стрелка заняла свое место Рута. С трепетом ждала она поверки, которая должна была решить ее судьбу. Многочисленная толпа женщин по ту сторону дороги не предвещала ничего хорошего. Может быть, эта толпа увеличится еще на одну? Рута встала на цыпочки, чтобы казаться выше.

Командир дивизии — полковник Вейкин — был вызван на совещание к начальнику гарнизона, и вместо него поверку проводили работники штаба. Айя вручила им списки и в двух словах познакомила с составом своей группы. Началась поверка.

— Все, кто ранее служил в армии, — пять шагов вперед! — скомандовал молодой худощавый капитане чуть впалыми щеками.

Шеренги задвигались, смешались, больше половины построившихся вышли вперед.

— Все, кто служил в артиллерии, — два шага вперед!

Вперед вышло несколько мужчин. Их выстроили и передали в распоряжение сержанта:

— В артиллерийский полк.

Отбор продолжался. Постепенно вызвали всех специалистов: саперов, минометчиков, связистов, — и тотчас какой-нибудь сержант или старшина выстраивал их и сопровождал в соответствующую часть, где их регистрировали, подвергали медицинскому осмотру и распределяли по ротам. Самой большой оказалась группа пехотинцев, но их и требовалось больше.

Потом начали отбирать тех, кто еще не служил в армии, — по возрасту, образованию, росту. Не было ни одного, кто бы на вопрос: «Как здоровье?» — не ответил: «Здоров. Ни на что не жалуюсь».

Наконец, на краю дороги осталось человек пять-шесть. Среди них была и Рута. Иначе и не могло случиться: в армии она не служила, никакой военной специальности у нее не было, а санинструкторов и медсестер было зачислено столько, что хватило бы на два медсанбата. Наверное, поэтому молодой капитан и не интересовался этими специальностями.

В кучке людей, споривших сейчас с капитаном, ни у кого не было надежды попасть в дивизию. Двое были слишком стары, один чересчур молод, двое — с явными физическими недостатками. Руте капитан коротко объявил:

— Нам некуда вас девать. Все штатные места для женщин заполнены.

— Тогда дайте мне мужское дело! — крикнула Рута. — Разрешите стать снайпером или разведчиком. Я знаю немецкий язык. Ведь на фронте понадобятся переводчики.

— У нас таких сотни, — улыбнулся капитан, — как видите, особенная дивизия.

— Одним человеком больше — какое это имеет значение, когда здесь несколько тысяч, — не сдавалась Рута. — Прошу вас, не отсылайте меня обратно. Назад мне нет пути.

Было ясно, что слезы, улыбки и тому подобное женское оружие не поможет, поэтому Рута старалась сдерживать свое волнение, но это ей не удалось. Огорченная, с убитым видом стояла она перед капитаном, а взгляд ее искал Айю, просил помощи.

Заметив, что без ее вмешательства не обойдется, Айя подошла к капитану и отвела его в сторону.

— Из нашей области дивизия получит по крайней мере восемьсот хороших строевиков, — начала она тихо. — Обещаю, что за неделю они все будут здесь. Даю честное слово, что больше не пришлю ни одной женщины, но эту вы, пожалуйста, примите. Очень прошу — сделайте исключение.

Капитан недоверчиво посмотрел на Айю и задумался.

— Ну хорошо, только не забывайте уговора.

— Больше ни одной… пока сами не запросите, — обещала Айя.

— Это другое дело… — улыбнулся капитан. Потом обратился к младшему лейтенанту:

— Отведите товарища в медсанбат. Зачислить в штат. Скажете, что по моему распоряжению.

— Слушаю, товарищ капитан!

Рута схватила свой вещевой мешок и чуть не бегом побежала за ним.

— Я потом зайду посмотреть, как ты устроилась, — бросила Айя вслед Руте. Но та ничего не слышала от радости, в душе у нее точно серебряный колокольчик звенел: «Добилась! Добилась! Принята!»

Рута даже не скрыла улыбки превосходства, проходя мимо кучки удрученных женщин, которым было отказано в приеме. Они простоят здесь до вечера, пока не подъедет грузовик, чтобы отвезти их обратно на станцию. Еще бы немного — и Рута очутилась среди них. Но теперь все эти волнения были позади.

Нелегко было охватить массу эвакуированных, рассеянных по многим областям и республикам. Пока прибывали сведения, что в такой-то области осели латыши, пока известие об организации дивизии доходило туда — шла неделя за неделей. Нетерпеливым казалось, что процесс организации слишком затянулся, но люди, знающие обстановку, понимали, что быстрее тут ничего не сделать.

Сначала в лагерь приезжало только по нескольку десятков человек в день и нельзя было приступить к формированию батальонов и полков. Потом стали прибывать по одной-полторы сотни в день, а вскоре