полупрозрачной шторкой, отделяющей грешника от праведника.

Условный час настал. Нищий поднялся, подковылял ко второй справа кабинке, раздвинул занавески и вошел.

— Ангелюс Домини.

— Ангелюс Домини, сын Божий, — произнесли резким шепотом из-за шторки. — Благостны ли дни твои?

— Они стали благостны…

— Хорошо, — перебил голос. — Что ты мне принес? Мое терпение на исходе. Я плачу тысячи — сотни тысяч — за глупость и разгильдяйство. Что случилось в Монруже? Кто передал лживые сведения из посольства? Кто их принял?

— В «Постоялом дворе на углу» была устроена ловушка, но не затем, чтобы убить. И вообще трудно понять зачем. Хоть атташе Корбелье и повторил лживые сведения, наши люди уверены, что без своего ведома. Его обманула эта женщина.

— Его обманул Каин! Борн выслеживает источник за источником, подбрасывает дезинформацию, таким образом их разоблачая. Но зачем? Для кого? Мы знаем, кто он сейчас, но он ничего не передает в Вашингтон. Он отказывается выходить из подполья.

— Чтобы ответить, — сказал оборванец, — я вынужден буду вернуться на много лет назад. Возможно, он не хочет, чтобы вмешивалось начальство. В американской разведке тоже есть свои самодержцы, редко сотрудничающие друг с другом. Во времена «холодной войны» информацию трижды-четырежды продавали одним и тем же станциям, возможно, Каин ждет, пока ему не покажется, что наверху договорились о единой стратегии.

— Годы не притупили твоего чутья, дружище. Потому я тебя и позвал.

— Или, возможно, — продолжал нищий, — он в самом деле перевербовался!

— Не думаю, но это не важно. В Вашингтоне считают, что да. Монах мертв, все они из «Тредстоун» мертвы. Улики указывают на Каина.

— Монах? — повторил оборванец. — Имя из прошлого, он действовал в Берлине, в Вене. Мы хорошо его знали, по счастью издалека. Монах всегда устраивал так, чтобы участников было как можно меньше. Он исходил из соображения, что в любую организацию можно внедрить шпиона. Он наверняка приказал Каину докладывать только ему. Быть может, этим объясняется растерянность в Вашингтоне, месяцы молчания.

— А наша чем объясняется? Сколько месяцев ни слова, ни действия.

— Уйма возможностей. Болезнь, усталость, необходимость готовить новые кадры. Посеять смятение в стане врагов. У Монаха бездна таких фокусов.

— Однако перед смертью он сказал коллеге, что не знает, в чем дело. И даже не уверен, что этот человек — Каин.

— Кто этот коллега?

— Некто Джиллет. Он работал на нас, но Эббот не мог этого знать.

— Еще одно возможное объяснение. У Монаха был нюх на таких людей. В Вене говорили, что Дэвид Эббот не поверит Христу, явившемуся накормить его хлебами, и пойдет в булочную.

— Возможно. Твои слова утешают, ты выискиваешь то, чего не ищут другие.

— У меня куда больше опыта, когда-то и я был наверху. Но, увы, спустил все свои денежки.

— И сейчас делаешь то же самое.

— Мот — что еще скажешь.

— Очевидно, что-то еще.

— Ты проницателен, Карлос. Нам стоило встретиться раньше.

— А теперь ты самонадеян.

— Всегда. Ты знаешь, что я знаю, что ты можешь пустить меня в расход, когда вздумается, поэтому я должен сделать так, чтобы меня ценили. И не только за опыт.

— Что ты можешь мне сказать?

— Быть может, это не очень ценно, но все-таки кое-что. Я оделся поприличней и провел день в «Постоялом дворе на углу». Там был один толстяк, которого Сюрте допросила и отпустила, но у него слишком уж бегали глаза. И слишком уж он потел. Я поболтал с ним, предъявив удостоверение НАТО, которое сделал еще в начале пятидесятых. Он вроде одолжил напрокат свою машину в три часа ночи. Блондину с женщиной. По описанию соответствует аржантейской фотографии.

— Напрокат?

— Как бы. Женщина должна была вернуть машину в течение дня.

— Не вернет.

— Конечно нет, но возникает вопрос, не правда ли? Почему Каин таким странным образом раздобывал себе машину?

— Чтобы как можно быстрее оказаться как можно дальше.

— Тогда информация не имеет никакой ценности, — сказал оборванец. — Но существует столько способов сделать это куда незаметнее. И не мог же Борн довериться алчному ночному портье, который запросто клюнет на вознаграждение от Сюрте. Или еще чье-нибудь.

— К чему ты клонишь?

— Я полагаю, что Борн взял эту машину с единственной целью: следить за кем-то здесь, в Париже. Никаких появлений на людях, когда его можно засечь, никаких машин напрокат, по которым его можно выследить, никаких лихорадочных поисков такси. Просто поменял номера — и ничем не примечательный черный «рено» растворился в уличном потоке. Где его теперь искать?

Фигура за шторкой пошевелилась.

— У Лавье, — тихо сказал убийца. — И всех, кого он подозревает в «Классиках». Ему больше некуда деваться. За ним будут следить, и через несколько дней — а может часов — появится ничем не примечательный черный «рено». У тебя есть подробное описание машины?

— Вплоть до вмятин на левом крыле.

— Хорошо. Собери стариков. Прочешите улицы, гаражи, стоянки. Тому, кто ее найдет, больше никогда не придется заботиться о работе.

— Кстати, если уж речь зашла о подобных материях…

В узкую щель между шторкой и рамой просунули конверт.

— Если твое предположение верно, считай это задатком.

— Оно верно, Карлос.

— Почему ты так уверен?

— Потому что Каин поступает так, как поступил бы ты, как поступил бы я — в былые дни. Он заслуживает уважения.

— Он заслуживает смерти, — сказал убийца. — Есть совпадение в числах. Через несколько дней будет 25 марта. 25 марта 1968 года в джунглях Тамкуана был казнен Джейсон Борн. Теперь, через много лет, почти день в день, идет охота на другого Джейсона Борна, и американцы хотят его смерти не меньше нашего. Хотел бы я знать, кто из нас первым спустит курок на этот раз.

— А это имеет значение?

— Он нужен мне, — прошептали за шторкой. — Он никогда не существовал на самом деле, и в этом его преступление против меня. Скажи старикам, что, если его найдут, пусть сообщат на Парк Монсо, но ничего не предпринимают. Не спускайте с него глаз, но ничего не предпринимайте! Он мне нужен живым 25 марта. 25 марта я сам казню его и отправлю тело американцам.

— Все немедленно будут оповещены.

— Ангелюс Домини, сын Божий.

— Ангелюс Домини, — сказал оборванец.