Другие люди. Все так мягко, красиво, легкомысленно. Уйма крохотных светильничков и черный бархат. Всерьез принимаются только сплетни и собственные прихоти. Любой из этих вертопрахов, включая и управляющую, может оказаться связным Карлоса и не знать об этом, даже не догадываться. Карлос должен, использовать подобных людей. На его месте любой бы использовал, включая
— Напрасно. Что бы ты ни считал, эти люди принимают очень обдуманные решения. Потворство собственным прихотям, о котором ты говоришь, как раз того требует: они думают. А знаешь, что думаю я? Я думаю, что ты устал, проголодался и что тебе надо немного выпить. Лучше бы этой ночью ты никуда не ходил, для одного дня и так хватает.
— Я не могу не пойти, — сказал он резко.
— Хорошо, не можешь, — защищаясь, согласилась она.
— Прости, я уже на пределе.
— Да, я знаю. — Она направилась в ванную. — Я освежусь, и мы пойдем. Налей себе чего-нибудь покрепче, дорогой. А то ты уже показываешь когти.
— Мари?
— Да?
— Постарайся меня понять. Меня беспокоит то, что я там нашел. Я думал, будет иначе. Легче.
— Пока ты искал, я тебя тут ждала, Джейсон. Ничего не зная. Это было тоже нелегко.
— Я думал, ты хотела позвонить в Канаду. Ты не звонила?
Она на мгновение задержалась.
— Нет, — сказала она, — было уже поздно.
Дверь ванной закрылась. Борн подошел к столу, открыл ящик, взял бумагу и шариковую ручку и написал:
«Дело сделано. Я нашел свои стрелки. Возвращайся в Канаду и ради нас обоих никому не говори ни слова. Я знаю, где тебя найти».
Он сложил лист и сунул в конверт, потом достал бумажник, вынул французские и швейцарские банкноты, опустил в конверт и заклеил его. Сверху написал:
Ему отчаянно хотелось добавить:
Но он этого не сделал. Не имел права.
Дверь ванной открылась. Он положил конверт в карман пиджака.
— Ты быстро.
— Разве? А мне показалось, что нет. Что ты делаешь?
— Мне нужна была ручка, — сказал он, взяв ее со стола, — если у этого парня будет что мне рассказать, надо будет записать.
Мари увидела пустой и сухой стакан:
— Ты так и не выпил?
— Я обошелся без стакана.
— Понятно. Идем?
Они ожидали в коридоре, когда появится грохочущий лифт, молчание было неловким, в прямом смысле непереносимым. Он взял ее за руку. Она сжала его ладонь и посмотрела в глаза. Ее взгляд говорил, что ее самообладание подвергается проверке, а она не знает почему. Сигналы были посланы и получены, сигналы не настолько громкие и резкие, чтобы прозвучать сиреной тревоги, но она расслышала их. То был отсчет времени, жесткий и необратимый, предвестие его ухода.
— Все будет хорошо, — сказал он.
С шумом подошла металлическая клеть. Джейсон открыл решетчатую латунную дверь и вдруг чертыхнулся вполголоса:
— Забыл!
— Что?
— Бумажник. Я оставил его в ящике письменного стола на случай, если на Сент-Оноре будет что- нибудь не так. Подожди меня в холле.
Он мягко втолкнул ее в лифт, нажав свободной рукой на кнопку.
— Я сразу вниз. — Он закрыл решетку, которая отрезала от него ее удивленный взгляд. Повернулся и быстро пошел обратно в номер.
Вынул конверт из кармана и положил на тумбочку рядом с лампой. Он смотрел на него, ощущая нестерпимую боль.
— Прощай, любовь моя, — прошептал он.
Борн ждал под моросящим дождем у отеля «Мерис» на улице Риволи, наблюдая за Мари через стеклянные входные двери. Она расписалась у стойки за свой чемоданчик и получила его. Теперь она явно спрашивала у слегка удивленного клерка свой счет, чтобы оплатить номер, который занимала меньше шести часов. Прошло минуты две, прежде чем счет был предъявлен. С очевидной неохотой. Гости «Мериса» так себя не ведут. Весь Париж остерегается таких нежелательных визитеров.
Мари вышла на улицу, в темноту и дымку моросящего дождя. Отдала ему чемоданчик с вымученной улыбкой и сказала, чуть задыхаясь:
— Этот человек мной не доволен. Уверена, что он думает, будто я использовала номер для каких- нибудь фокусов.
— Что ты ему сказала? — спросил Борн.
— Что у меня изменились планы, и все.
— Правильно, чем меньше слов, тем лучше. Твое имя значится в регистрационной карточке. Придумай, зачем ты снимала там номер.
— Придумать? Я должна придумывать причину? — Она заглянула ему в глаза, уже не улыбаясь.
— Я хотел сказать: мы придумаем. Естественно.
— Естественно.
— Пойдем.
Они пошли в сторону перекрестка. Громыхали машины, дождь усиливался, туман сгущался, обещая неминуемый сильный ливень. Он взял ее за руку — не для того, чтобы поддержать, даже не из вежливости, а только для того, чтобы до нее дотронуться, почувствовать ее. Осталось так мало времени.
— Можно помедленнее? — резко спросила Мари.
— Что? — Джейсон сообразил, что они почти бегут. На несколько мгновений он опять оказался в лабиринте, заметался по нему, осознавая это и не осознавая. Он посмотрел вперед и увидел ответ. У перекрестка рядом с ярким газетным киоском остановилось пустое такси, и водитель что-то кричал продавцу через открытое окно.
— Я хочу взять такси, — сказал Борн на ходу, — сейчас хлынет.
Когда они, запыхавшись, добежали до перекрестка, пустое такси отъехало, свернув налево на улицу Риволи. Джейсон взглянул в ночное небо, чувствуя, как по лицу ударяют тяжелые капли. Начался ливень. Он посмотрел на Мари в манящем свете газетного киоска: она ежилась под внезапно хлынувшим потоком. Нет, она на что-то неотрывно смотрела… не веря глазам, потрясенно, с ужасом. Вдруг она закричала, лицо ее исказилось, она зажала рот рукой. Борн схватил ее, притиснул головой к своему мокрому плащу. Она никак не могла замолчать.
Он обернулся, чтобы понять причину ее истерики. И увидел, и в эту невероятно малую долю секунды понял, что отсчет времени пресекся. Он совершил последнее злодеяние, и теперь не может ее оставить. Пока не может. На прилавке в ближнем ряду лежала утренняя газета с броскими черными заголовками:
УБИЙЦА В ПАРИЖЕ.
