Мари первая прочитала статью и уронила газету на пол. Борн взглянул на нее. Она смотрела в стену, на нее нашло какое-то странное задумчивое спокойствие. Такой реакции он ожидал меньше всего. Он быстро дочитал, горе и отчаяние сковали ему язык. Наконец он произнес:
— Вранье. И все из-за меня, из-за того, кто я такой и что я такое. Выйдя на тебя, они находят меня. Я сожалею, так сожалею, что не могу выразить словами.
Мари оторвала взгляд от стены и посмотрела на него.
— Тут больше, чем просто вранье, Джейсон. Тут слишком много правды, чтобы назвать это просто враньем.
— Правды? Единственное, что здесь правда, так это то, что ты была в Цюрихе. Ты не дотрагивалась до пистолета, ты никогда не была в аллее около Штепдекштрассе, ты не теряла ключа от номера в гостинице и никогда не приближалась к «Гемайншафту».
— Согласна, но я имела в виду не это.
— А что же?
— «Гемайншафт», «Тредстоун-71», Апфель. Тут все настоящее, и то, что это упомянуто, особенно признание Апфеля, — вещь невероятная. Швейцарские банкиры люди осторожные. Они над законами не насмехаются, особенно таким образом. Это грозит тюремным заключением. Правила, касающиеся банковской конфиденциальности, в Швейцарии — святая святых. Апфеля могли отправить в тюрьму на годы за то, что он сказал, пусть просто намекнул на существование такого счета, не то что подтвердил имя его владельца. Если только ему не приказала это сказать какая-то власть, достаточно могущественная, чтобы нарушать законы. — Она помолчала, глаза ее вновь обратились к стене, — Почему? Почему «Гемайншафт», или «Тредстоун», или Апфель вообще фигурируют в этой истории?
— Я же тебе сказал. Им нужен я, и они знают, что я с тобой. Карлос знает это. Найдя тебя, он находит меня.
— Нет, Джейсон, тут замешан кто-то посильнее Карлоса. Ты просто не знаешь законов Швейцарии. Даже Карлос не смог бы вынудить их так подставиться. — Она смотрела на Борна, но ее глаза его не замечали, вглядываясь в ей одной видимую мглу. — Тут не один сюжет, а два. Оба построены на лжи, первый связывает со вторым сомнительная гипотеза о банковской махинации, которая могла бы стать достоянием гласности, лишь когда и если в результате тщательного частного расследования подтвердились бы все факты. Второй же сюжет — откровенно лживое сообщение о краже миллионов из «Гемайншафта» — пристегнули к равно лживому сюжету о том, что меня разыскивают по делу об убийстве трех человек в Цюрихе. Их соединили. Нарочно.
— Объясни, пожалуйста.
— Это здесь, Джейсон. Поверь моему слову, это где-то рядом.
— Что?
— Кто-то хочет подать нам сигнал.
Глава 19
Армейский седан на большой скорости выкатил на манхэттенскую Ист-Ривер-Драйв, осветив фарами вьющиеся в воздухе остатки запоздалого зимнего снегопада. На заднем сиденье, втиснув в угол свое долговязое тело и вытянув ноги через всю кабину, дремал майор. На коленях у него лежал портфель, к ручке которого металлической скобой крепилась тонкая нейлоновая веревка, тянувшаяся через правый рукав к поясу. За последние девять часов это приспособление снималось всего дважды. Первый раз — когда майор вылетал из Цюриха, а потом — по прибытии в аэропорт Кеннеди. Однако и там и здесь люди, выполнявшие поручение правительства США, наблюдали за таможенными чиновниками. Им не объяснили, в чем дело, а просто приказали следить за ходом таможенного контроля и при малейшем отклонении от обычной процедуры — это означало чрезмерный интерес к портфелю — вмешаться. В случае необходимости с оружием.
Вдруг раздался негромкий звонок. Майор мгновенно открыл глаза и поднес к ним левую руку. Звонили наручные часы-будильник. Он нажал кнопку и взглянул на второй циферблат своего хронометра. Первый показывал цюрихское время, второй — нью-йоркское, звонок был заведен сутки тому назад, когда офицер получил по телеграфу инструкции. Выход на связь должен произойти в течение последующих трех минут. То есть, подумал майор, в том случае, если Чугунный Зад обладает пунктуальностью, которой требует от своих подчиненных. Офицер потянулся, придерживая портфель, наклонился вперед, обращаясь к шоферу:
— Сержант, будьте любезны, настройте приемник на 1430 мегагерц.
— Есть, сэр. — Сержант щелкнул двумя кнопками на радиопанели над приборным щитком, потом установил на шкале частоту 1430. — Готово.
— Спасибо. До меня микрофон дотянуть можно?
— Не знаю, никогда не пробовал, сэр. — Водитель вытащил из гнезда небольшой пластиковый микрофон и протянул витой шнур над сиденьем. — Думаю, дойдет, — заключил он.
Из динамика послышались радиошумы, передатчик прорывался на нужную частоту. Сообщение должно последовать через несколько секунд.
— «Тредстоун»? «Тредстоун», пожалуйста, отзовитесь.
— «Тредстоун» слушает, — сказал майор Гордон Уэбб. — Слышу хорошо. Говорите.
— Где вы находитесь?
— Около мили к югу от Трайборо, Ист-Ривер-Драйв, — сказал майор.
— Ваш расчет времени удовлетворителен, — послышалось из динамика.
— Рад это слышать. Вы меня осчастливили, сэр…
Последовала короткая пауза, замечание майора не было оценено.
— Двигайтесь к номеру 139, Восточная Семьдесят первая. Повторите.
— Один три девять, Восточная Семьдесят первая.
— Машину оставьте за пределами зоны. Подходите пешком.
— Понятно.
— Отбой.
— Отбой. — Уэбб вернул кнопку передачи в прежнее положение и передал микрофон водителю. — Забудьте этот адрес, сержант.
— Слушаюсь, майор. Я ничего, кроме радиопомех, не слышал. Но поскольку я не знаю, куда ехать, и этой колымаге туда путь заказан, то где вы хотите, чтоб я вас высадил?
Уэбб улыбнулся.
— Не дальше, чем за три квартала. Я засну в сточной канаве, если мне придется идти больше.
— Что, если на углу Лексингтон и Семьдесят второй?
— Это два квартала?
— Не более трех.
— Если три, считайте, что вы рядовой.
— Тогда я не смогу вас после подобрать, майор. Рядовым такие задания не поручают.
— Как скажете, капитан.
Уэбб закрыл глаза. Теперь, через два года, ему предстояло самому увидеть «Тредстоун-71». Он должен был испытывать чувство нетерпеливого ожидания, но его не было. Было только чувство усталости и пустоты. Что случилось?
Непрерывный шорох покрышек о мостовую действовал усыпляюще, но когда асфальт и колеса совмещались неудачно, мерный ритм нарушался резкими взвизгами. Эти звуки вызывали воспоминания о пронзительных шумах джунглей, сплетавшихся в один тон. И еще вспоминалась ночь — та самая ночь, — его слепящие вспышки и стаккато взрывов бесновались вокруг него и под ним, говоря ему, что сейчас он умрет. Но он не умер, рукотворное чудо вернуло ему жизнь… и сколько бы ни прошло лет, эта ночь, эти дни не забудутся. Что же, черт возьми, случилось?
— Приехали, майор.
