— Я вам не враг. — Джейсон взглянул на нее. — Не делайте меня врагом.
— Вы! Американец! Жанин… Клод Ореаль!
— Карлос, — закончил Борн.
— Карлос? Что за безумие? Весь день один Карлос! И номера! У каждого есть номер, о котором никто не знает! Ловушки, вооруженные люди! Бред!
— Этот бред может осуществиться. Не останавливайтесь. Пожалуйста. Ради вашего же блага.
Она послушалась, ее походка стала менее уверенной, тело словно одеревенело — марионетка в неловких руках.
— Жаклин говорила с нами, — напряженно произнесла она. — Сказала, что это бред, что вы хотите погубить «Классики». Что какой-нибудь дом моды заплатил вам, чтобы вы нас уничтожили.
— А вы ожидали от нее чего-нибудь другого?
— Вы — наемный провокатор. Она сказала нам правду.
— А не велела ли она вам также держать язык за зубами? Ни словом об этом никому не проговориться?
— Разумеется.
— А пуще того, — продолжал Джейсон, словно не слыша ее, — ни в коем случае не сообщать в полицию, что в подобных обстоятельствах было бы самым уместным шагом. В некотором смысле — единственно возможным.
— Да, естественно…
— Нет, неестественно, — возразил Борн. — Послушайте, я просто связной, вероятно, не многим выше вас в иерархии. Я здесь не для того, чтобы убеждать вас, но чтобы передать сообщение. Мы проверили Дольбер, ей выдали ложную информацию.
— Жанин? — К замешательству Моник Бриелль прибавилось смущение. — Жанин несла какую-то несусветную чушь! Такую же несусветную чушь в истерике вопил Клод Ореаль. Но то, что говорила она, противоречило тому, что говорил он.
— Мы знаем, это было сделано намеренно. Она говорила с «Азюр».
— С «Домом Азюр»?
— Проверьте ее завтра. Устройте ей очную ставку.
— Очную ставку?
— Послушайтесь меня. Может, это связано.
— С чем?
— С ловушкой. «Азюр», возможно, сотрудничает с Интерполом.
— Интерпол? Ловушки? Опять тот же бред! Бог знает, что вы несете!
— И Лавье знает. Немедленно с ней свяжитесь. — Они дошли до угла, Джейсон тронул ее за локоть. — Здесь я вас оставлю. Возвращайтесь домой и позвоните Жаклин. Скажите, что все гораздо серьезней, чем мы думали. Все разваливается. Хуже того, кто-то перевербовался. Не Дольбер, не продавцы, некто поважнее. Некто, который знает все.
— Перевербовался? Что это значит?
— В «Классиках» есть предатель. Скажите ей, пусть будет осторожна. Со всеми. Иначе всем нам придет конец. — Борн отпустил ее руку и ступил на мостовую. Заметив подъезд на противоположной стороне, он быстро вошел.
Осторожно выглянув из-за стены, он увидел, как Моник Бриелль бежит к гостинице. Вторая волна паники покатилась. Пора было звонить Мари.
— Я волнуюсь, Джейсон. Это разрывает ему сердце. Он чуть не разрыдался по телефону. Что творится у него на душе, когда он смотрит на нее? Что он должен чувствовать, о чем думать?
— Он выдержит, — ответил Борн, глядя на поток машин на Елисейских полях из телефонной будки, искренне желая, чтобы это в самом деле было так. — Если нет, я его убил. Мне только этого недоставало, но все именно так. Я должен был заткнуть свою гнусную пасть и разобраться с ней сам.
— Ты бы не сумел. Ты видел д’Анжу на лестнице, ты бы не смог войти в дом.
— Я бы смог что-нибудь придумать. Как мы установили, я изобретателен — более, чем мне хотелось бы думать.
— Но ты и так делаешь все, что можно! Ты организовал панику, заставив тех, кто исполняет приказы Карлоса, выдать себя. Кто-то должен прекратить панику, но даже ты сказал, что Жаклин Лавье не обладает такими полномочиями. Джейсон, появится кто-то, и ты поймешь. Ты поймаешь его! Обязательно!
— Я надеюсь, Господи, я надеюсь! Я точно знаю, что делаю, но время от времени… — Борн остановился. Ему мучительно не хотелось, но он должен — должен был ей сказать. — Я теряюсь. Словно раздваиваюсь: одна часть говорит: «Спасайся», а другая… помоги Господи… «Найди Карлоса».
— К этому ты и стремился с самого начала, правда? — мягко спросила Мари.
— Мне плевать на Карлоса! — закричал Джейсон, вытирая пот со лба и одновременно чувствуя озноб. — Я свихнусь, — добавил он, не зная, произнес ли он эти слова вслух или про себя.
— Родной мой, возвращайся.
— Что? — Борн уставился на трубку, снова не зная, слышал ли он какие-то слова или хотел услышать и потому они ему почудились.
— Джейсон!
— Что?
— Возвращайся! Родной, пожалуйста, возвращайся!
— Почему?
— Ты устал. Тебе нужно отдохнуть.
— Мне нужно встретиться с Триньоном. Пьером Триньоном. Это бухгалтер.
— Встретишься завтра. Это может подождать до завтра.
— Нет. Завтра — для капитанов.
Что он говорит? Капитаны. Войска. Мечущиеся в панике фигуры. Но это единственный выход, единственный выход. Хамелеон… это провокатор.
— Послушай меня. — Мари говорила настойчиво. — С тобой что-то происходит. Такое случалось и раньше, мы оба знаем, родной мой. И когда такое случается, ты должен остановиться, это мы тоже знаем. Возвращайся в гостиницу. Пожалуйста.
Борн зажмурился, озноб проходил, и птичьи крики в небе сменились гулом машин на улице. В холодном ночном небе сияли звезды, не было больше слепящего солнечного света, невыносимого зноя. Чем бы оно ни было, все прошло.
— Все в порядке. Честное слово. Все уже хорошо. Просто несколько неприятных секунд.
— Джейсон. — Мари говорила медленно, заставляя его прислушаться. — Что их вызвало?
— Не знаю.
— Ты виделся с Бриелль. Она тебе что-нибудь сказала? Что-нибудь, что навело тебя на мысли о чем-нибудь другом?
— Не помню. Я был слишком занят, соображая, что сказать мне самому.
— Думай, родной.
Борн прикрыл глаза, стараясь вспомнить. Было ли что-нибудь? Какое-нибудь слово, сказанное невзначай или так быстро, что не задело внимания.
— Она назвала меня провокатором, — сказал Джейсон, не понимая, почему вспомнилось именно это слово. — Но ведь так оно и есть, верно? Этим я и занимаюсь.
— Да, — согласилась Мари.
— Мне пора идти, — сказал Борн. — Триньон живет всего в двух кварталах отсюда. Я хочу увидеться с ним до десяти.
— Будь осторожен. — Мари проговорила это так, словно думала о другом.
— Буду. Я люблю тебя.
