звенели в саду. Ветер лениво шевелил белый флажок с красным крестом. Никто не шел сегодня на прием, и дежурной сестре нечего было делать. Она снова склонилась над этим, не раз уже читанным письмом:

«Мы все свои, мы все советские по крови и убеждениям. Но есть еще среди нас люди, которым легко живется, которые хотят уйти от войны и порхают, как мотыльки, приговаривая: «Война все спишет». Нет, война ничего не спишет, запомните это, пожалуйста. Война только припишет: одним — славу и бессмертие, другим — позор. После войны мы рассчитаемся на первый и второй. Мы укажем, кто должен пройти первым перед Мавзолеем Ленина в Праздник Победы и кто в этот день останется в тени...»

Девушка задумчиво сложила газету, встала, расправив складки своего аккуратного черного платья, сшитого из двух перекрашенных солдатских гимнастерок, и прошлась по комнате маленького домика санчасти БАО. Двое выздоравливающих техников, накинув халаты и свесив с коек ноги, играли в шахматы. Сияли белизной свободные койки. Нигде ни пылинки. Цветы на подоконниках политы, стекла в шкафу с инструментами протерты до блеска. Нет, поистине невыносима эта спокойная, размеренная жизнь в такое трагическое время!

Где-то далеко-далеко остался родной Харьков, разбрелись, растерялись друзья, погибли в огне любимые книги, потускнела мечта об институте. Там, в Харькове, теперь немцы. Через линию фронта просачиваются лишь редкие, скупые весточки о том, что там творится. И так они невероятны, страшны и дики, что мозг отказывается понять и поверить, хоть и многое уже теперь известно о фашистах.

Здесь, у Каспия, пока тихо, — война гремит по ту сторону гор, где-то там, у стен безвестного городка, который раньше и знали-то лишь по одной строке поэта: «В Моздок я больше не ездок». А теперь этот Моздок каждый день фигурирует в сводках, и имя его печатают все газеты мира. Вот бы попасть туда, а не в этот злосчастный рыбацкий поселок! У, как все-таки не повезло Марии!..

Конечно, и в этой глуши нужны люди. Здесь, на узкой полоске земли, между скалами и водой растянулся аэродром. Выскакивая из самого пекла битвы, измотанные авиационные полки садились тут, чтобы переформироваться, принять пополнение, отремонтировать старые и получить новые самолеты, наконец просто немного перевести дух. Тишина, солнце, море ошеломляли фронтовиков. Запах цветов, пение птиц, блестки луны на морской воде — все это доходило до сознания, как далекое, неясное и дорогое воспоминание. Люди успокаивались, начинали ровнее дышать, веселее глядеть.

Надо было создать все условия, чтобы летчики, попадающие сюда с фронта, не только успешно сделали свои дела, но и хорошо отдохнули. И работники БАО старались держать свое хозяйство в образцовом порядке. Марии доставляло истинное удовольствие глядеть, как посвежевшие, окрепшие люди с шутками, с песнями улетали обратно на фронт. И все-таки это было совсем, совсем не то, на что она рассчитывала, добровольно вступая на службу в БАО...

Мария еще раз горько вздохнула, достала из шкафчика томик Гюго и села дочитывать «Отверженные».

— Опять читаешь? — Мария оглянулась и увидела Нину — хохотушку и певунью, всегда старавшуюся шутками отгонять мрачные мысли.

Скорчив гримасу, Нина подошла к зеркалу и начала сосредоточенно пудрить нос.

—  Да, ты знаешь, Маша, — вдруг деловито сказала она, — сегодня новенькие прибыли. Шестнадцатый гвардейский полк! — И, зажмурившись, она потянулась. — Гвардейцы! Ты представляешь?..

Мария с досадой пожала плечами.

—  Не все ли равно мне, какой полк прилетел.

Нина обернулась.

—  Ну, как знаешь! — сказала она с оттенком жалости и выбежала из санчасти.

Опустив книгу, Мария опять задумалась. Как забыться, как отвлечься от мысли о том, что сейчас происходит там, откуда прилетели эти гвардейцы? И как смириться с тем, что ты живешь сейчас спокойной, монотонной жизнью — совсем не так, как твои подруги, которым удалось попасть на передний край?

В соседней палате завели патефон. Высокий и сильный голос пел:

Послышались шаги, с шумом открылась дверь, и на пороге встали двое летчиков: широкоплечий, лет под тридцать, с упрямым, резко очерченным лицом напитан и долговязый, совсем еще молоденький лейтенант с большими серыми глазами и мягким широким ртом. На груди у капитана был орден Ленина, а у лейтенанта — Красная Звезда.

—  Ого! — сказал хрипловатым, простуженным голосом капитан. — Здесь мою любимую песню слушают. — И с любопытством посмотрел на Марию.

—  Вы что, на прием?

—  Никак нет, сестрица, — ответил за капитана лейтенант, видимо не привыкший лезть за словом в карман. — Обозреваем незнакомые местности.

—  Тогда пройдите к морю или в сад, — холодно сказала Мария, — а здесь — санчасть.

—  Зачем же так строго? — спросил капитан и, подойдя поближе, взял со столика книгу и начал перелистывать ее. — Может, дадите почитать?

Мария ответила, что книга не ее, но капитан просил так настойчиво, обещая завтра вернуть, что она уступила.

—  Ну ладно, — вздохнул капитан, — раз нас встречают так сурово, пойдем отсюда.

Лейтенант снял фуражку, галантно раскланялся, и они удалились. Мария проводила их взглядом и вдруг поймала себя на мысли, что ей стало жалко, почему они так скоро ушли. В сущности, они даже не успели познакомиться. Ей не нравилось, как разглядывал ее капитан, но было в нем что-то такое, что заставило ее встрепенуться: наверное, это был человек большой силы воли.

Назавтра капитан не пришел, и Мария пожалела, что дала книгу незнакомому человеку: где теперь ее искать? Не пришел он и на третий день. И вдруг некоторое время спустя, регистрируя больных, пришедших к врачу, Мария увидела капитана. По лицу она заметила, что у него жар. Рука у Марии почему-то дрогнула. Не желая показать, что встреча эта чем-то ее тронула, она холодным тоном спросила, записывая его на прием:

—  Фамилия?

—  Покрышкин. — Капитан сказал это быстро, словно чего-то стесняясь, и Мария не разобрала окончания.

—  Простите, я не поняла.

— Пок-рыш-кин, — обиженно протянул он по слогам.

У капитана оказалась температура около сорока градусов, и его уложили в малую палату, в которой лежал уже один летчик, страдавший жестоким приступом малярии. Доктор сказал, что у капитана острая форма гриппа.