Одиннадцатого июля дивизия получила приказ отойти в район рудничных поселков Шмидт, Буденновка и Краснодон. Теперь она должна вести разведку на всем протяжении фронта — от Старобельска до Морозовского. Только за четыре дня летчики 353 раза вылетали на разведку и штурмовку.
Но гитлеровцы быстро продвигались вперед, и уже 16 июля 1942 года дивизия была вынуждена снова отойти к Ростову. Обстановка на фронте непрерывно менялась. Все находилось в движении. Надо было неослабно, час за часом, следить за положением войск противника и своих частей. Гитлеровцы заполонили небо, бросив в бой многие сотни самолетов. И все-таки гвардейцы мужественно делали свое дело. Только за один день 19 июля Крюков, Фигичев, Покрышкин, Труд и другие летчики провели разведку на площади свыше шестидесяти тысяч квадратных километров!
В районе Ростова гвардейцы пробыли неделю, но неделя эта показалась им годом. Когда потом Покрышкин вспоминал о ней, перед его глазами вставали пылающие здания, черные, зловеще искривленные крылья немецких пикировщиков, сбрасывающих бомбы на аэродром, пламя взрывов, кровь на траве, Дымящиеся воронки...
Гитлеровцы блокировали наши аэродромы. Но наперекор всему истребители ухитрялись взлетать, вести разведку и бить фашистов.
В записной книжке командира дивизии появилась после этих дней новая лаконичная запись:
| «15.7—21.7. | |
| Уничтожено: | |
| переправ — 6, авто — 200, танков — 30, батарей ЗА — 4, пехоты — 800 | 570 вылетов, из них на штурмовку — 392. Сбито 5 немецких самолетов. |
| Потеряли — 24 своих самолета (14 летчиков)». |
Двадцать первого июля летчики отошли за Дон. Полк, беспрерывно участвовавший в боях, таял на глазах. Пополнений взять было неоткуда. Вскоре ранили командира полка. Подполковника Иванова заменил штурман полка, бывший политработник Исаев. Он так и не успел получить строевого звания и принял остатки полка как батальонный комиссар...
То была, пожалуй, самая трудная, критическая пора войны. Забыть ли пыльные кубанские дороги, забитые уходящими на юг и на восток людьми, охваченные пламенем неубранные поля пшеницы, расстрелянные сады с ветвями, никнущими к земле под тяжестью спелых плодов? Забыть ли отчаяние седобородых казаков, отстаивающих свои станицы от фашистских танков? Забыть ли гибель нефтяных промыслов Майкопа и пожары Армавира?
Снова, как в прошлом году, мчались по русским степям гитлеровские мотоциклисты, снова ревели танки. Правда, на этот раз фашисты уже не были в силах наступать одновременно по всему фронту — от Баренцева до Черного моря. Но их натиск все еще был силен. Им удалось-таки завладеть Доном, прорваться к самой Волге, раскинуть походные палатки на северных склонах Кавказских гор.
Казалось, надо иметь железное сердце и нечеловеческие нервы, чтобы выдержать это второе гитлеровское нашествие. Но где набраться железных сердец? И вот рядовые советские люди, со всеми своими обыденными чертами — хорошими и плохими — сделали то, что, казалось бы, не под силу и могучим былинным богатырям.
Люди 16-го гвардейского авиаполка, как и тысячи их собратьев по оружию, меньше всего рассуждали в те дни о том, по силам им или не по силам задача, выпавшая на их долю. Не мудрствуя, они летали по четыре-пять раз за день в бой; горько сетовали на военные неудачи, воспринимая потерю Кантемировки или Богучара, как собственное поражение, хотя стояли далеко от этих мест; люто ругали проклятого Гитлера; тужили, что в полку маловато самолетов; ворчали на нерасторопных интендантов, а в час удачи шутили и рассказывали анекдоты.
Сосредоточенный и упорный Покрышкин, лихой и бесшабашный Фигичев, аккуратный и деловитый Крюков, бойкий и порывистый Труд — они все были разными, совсем не похожими друг на друга людьми, каждый со своими достоинствами и слабостями. Но они стояли в строю локоть к локтю и сообща делали одно дело. Это был боевой коллектив, крепкий и сильный, уверенный в себе, обладающий теперь уже солидным военным опытом. Да и не только военным — они приобрели за эти четырнадцать месяцев большой жизненный опыт. Война заострила черты человеческих характеров. Она безжалостно сломала и раздавила все слабое, безвольное, но зато сильным дала закалку.
И теперь, вспоминая в редкие свободные минуты пережитое, Саша Покрышкин отмечал, что боль утрат начинает притупляться; душа его ожесточилась, холоднее стала голова, тверже рука.
Конечно, было больно, мучительно думать и помнить, что фашисты снова идут вперед, что они теснят нас к Волге, к астраханским пескам, к ущельям Кавказа. Но спасала упрямая, неистребимая вера в то, что все это временное, что фашистам недолго, осталось радоваться и что где-то там, в таинственных, сокровенных далях Урала и Сибири, снова формируется несметное советское войско, которое в назначенный час — вернее всего, зимою — опять погонит гитлеровцев на запад. И в ожидании этого часа гвардейцы дрались люто и необыкновенно упорно.
КТО ИЩЕТ, ТОТ НАХОДИТ!
Где-то под обрывом вздыхает море, лениво пережевывая гальку. По стене перебегают круглые светлые зайчики — теплый южный ветер ерошит листву старого сада. Через открытое окно льются острые, терпкие запахи: морская соль, рыбная чешуя, спелые яблоки, цветущий табак. Тихий рыбацкий поселок, прилепившийся над берегом Каспия, дремлет в лучах ласкового сентябрьского солнца.
Можно сойти вниз, к морю, на пляж, где лежат забытые рыбаками старые сети, переплетенные рыжими волосатыми водорослями. Можно посидеть на камнях увитой зеленым плющом полуразвалившейся романтичной крепости. По преданию, здесь когда-то жили солдаты Петра I, раскинувшего свой лагерь у Каспия. Можно полежать на берегу ледяной горной речки, орошающей виноградники, — согретые солнцем гроздья матово-сизых ягод сами просятся в руки. Мир, тишина, спокойствие, довольство разлиты в воздухе.
Но нет, не хочется к морю, не тянет в старую крепость, не радуется душа говорливой речке и богатому, нетронутому винограднику. Тонкая рука девушки с точеным профилем и копной золотых волос лежит на смятом газетном листе с кричащими тревожными заголовками. Задумчиво перечитывает она проникнутое страстью и болью солдатское письмо, напечатанное в «Комсомольской правде»:
«Девушки! Хорошие, чудесные, милые наши девушки! Мы знаем: трудно вам сейчас, очень трудно... Какими словами выразить боль расставания? Как рассказать о дружбе, нити которой растянуты на тысячи километров? Если бы не фашисты, вы учились бы в школах и вузах, а после учебы ходили бы в парки и на каток. Мы не простили бы вам ни одной пропущенной лекции. Мы не позволили бы вам работать, по двое суток не выходя из цехов. Но сейчас нам не обойтись без ваших рук. Руки ваши, заботу, ласку мы чувствуем везде: в письме, в противотанковом патроне, в банке консервов, в моторе танка, в славном полушубке. Красноармейское спасибо вам! После войны вернемся, погладим ваши маленькие руки. После войны долюбим, допоем, догуляем. А теперь надо работать, работать и воевать...»
Девушка вздохнула, подняла голову, прислушалась. Все было тихо, только назойливые цикады
