много лет в местах, где нынче располагается Лицзян и его окрестности, и даже оставил в память о себе несколько огромных каменных барабанов в Лаба (Ши-гу), всего в восьмидесяти ли от Лицзяна по течению Янцзы. Генерал не жалел ни сил, ни денег, насаждая китайскую культуру среди местных племен, причем сообразительных наси он явно предпочитал всем остальным. Согласно преданиям, он сам обучил их ритуальной музыке, поскольку твердо верил в ее облагораживающее воздействие. От него наси получили музыкальные инструменты той эпохи и канонические нотные записи, а талантливые ученики генерала и их потомки бережно сохранили их в первозданной чистоте для последующих поколений.

Предание звучит вполне правдоподобно. Чжугэ Лян — историческая фигура, а его кампании в древней Юньнани хорошо задокументированы. То, что ему принадлежит ряд выдающихся культурных достижений, — также неоспоримый факт. Если Лицзян даже для китайцев до наших дней остается малоизвестным и обособленным местом, можно только представить себе, насколько далек от цивилизации он был в те времена. Ни оккупации, ни военным кампаниям, разворачивавшимся тогда в Юньнани, не под силу было потревожить традиционный уклад наси. Лицзян был слишком мал, удален и труднодоступен, чтобы заинтересовать завоевателей. Китайские генералы и их солдаты стремились как можно скорее покинуть эти варварские места; их тянуло обратно, к ярким огням столицы и бессчетным изыскам китайской цивилизации.

Пока насийские короли не протестовали против символического господства китайского императора и посылали какую-то дань, их никто не трогал. Даже вторгшийся в Юньнань в XIII веке Хубилай-хан, великий завоеватель, чья армия из 1200 колесниц прошла через королевство Мули, не удостоил и взглядом долину, где король-наси заранее сдался на милость победителя. Гораздо больше его интересовала возможность захватить Дали, где правил гордый король Наньцзяо, бросивший ему вызов из неприступной Башни пяти венцов, охранявшейся гарнизоном в пятьдесят тысяч воинов.

Так Лицзян навсегда остался мирным, оторванным от цивилизации местом, где веками сберегались ценнейшие традиции древних искусств. И в самом деле, Китаю давно пришлось отдать свое рафинированное музыкальное и драматическое искусство на откуп низменным вкусам монгольских и маньчжурских завоевателей. Утеряны были даже привычные виды костюма и причесок — мужчины отказались от длинных косиц, женщины — от длинных платьев-футляров. Завоевания нанесли урон китайской цивилизации и культуре, и музыка, похоже, пострадала под влиянием оккупантов сильнее всего. Современное китайское пение фальцетом и дисгармоничная, неглубокая музыка китайского театра походят на классическую музыку Древнего Китая не больше, чем современный джаз — на музыку античных греков. В некоторых закрытых даосских монастырях сохранились кое-какие фрагменты древних записей — тамошние монахи используют старинную музыку для своих обрядов и ритуальных танцев. Однако инструменты и сами нотные записи, которыми они пользуются, намного менее аутентичны, чем те, что сохранились у наси.

Во время моего пребывания в Лицзяне классические концерты обычно проходили в разных богатых домах. Через определенные промежутки времени музыкантам и гостям подавали еду и напитки. Музыкальные сеансы длились долго и отнимали много сил, однако все выглядели довольными и слушали с неослабевающим вниманием. Инструменты аккуратно расставляли в какой-нибудь вытянутой комнате, иногда на крытой веранде, где царила почтительная, даже благоговейная атмосфера, пропитанная ароматом благовоний, горевших в больших латунных курильницах. Одни инструменты представляли собой старинные резные рамы, к которым были подвешены ряды бронзовых колокольчиков разной величины. На другой раме висели выстроенные по нотам в хроматическом порядке ряды нефритовых пластинок круглой формы. С высокой подставки свисал большой гулкий гонг. На удлиненном столе лежал длинный цинь, прототип современного фортепиано. Были там и огромные стоячие гитары, четырехструнные лютни-пипы поменьше размером, а также несколько видов длинных и коротких флейт и труб.

Пожилые музыканты в праздничных длинных халатах и магуа неспешно рассаживались по местам, поглаживая длинные белые бороды. Один из них выступал в роли дирижера. Они смотрели на ноты; первой жалобно всхлипывала флейта, и остальные инструменты один за другим подхватывали мотив. Хоть я и люблю музыку, сам я, увы, не музыкант, так что описать в правильных терминах то, что они играли, не смогу. Однако музыка эта звучала величественно и вдохновляюще; мелодия двигалась то вверх, то вниз, а кульминацией служил удар большого гонга. Мне никогда больше не доводилось слышать в Китае такого глубокого и звучного гонга: казалось, будто весь дом вибрирует, охваченный бархатными волнами этого звука. Затем старейшины поднимались и благоговейно, с чувством пели без сопровождения священную оду. Симфония продолжалась — нефритовые пластинки издавали каскады непредставимо благозвучных нот, сыпался серебряным дождем мелодичный перезвон колокольчиков. Аккорды большого циня, усиленные закрытым резонатором, сверкали, словно бриллианты в золотой оправе мелодии. Музыка была исключительно гармоничной, без малейших вкраплений диссонансных аккордов.

Для западного слуха музыка эта, возможно, звучала несколько монотонно, однако в действительности ни один такт в ней не повторялся — ритмические волны звука постепенно раскрывали музыкальную тему, в которую то и дело вводились все новые мотивы. Перед нами разворачивалась величественная картина космического бытия, не омраченная неблагозвучными причитаниями и разочарованиями мелкой человеческой жизни. Это была вечная, классическая музыка, музыка богов и мест, где царят покой, незыблемый мир и гармония. Человеку неподготовленному она могла показаться однообразной — прежде всего потому, что в душе его еще не воцарилось необходимое равновесие. Таким людям понятна лишь музыка, отражающая их собственную внутреннюю борьбу и конфликты. Они хотят слышать в ней торжество своих призрачных побед и уныние поражений, стоны предсмертных мук и режущие ухо вопли безумных карнавалов. Величественный ритм Вселенной не пробуждает в них никаких чувств. Хаос ближе их внутренней природе, и даже в музыке они ищут звуки взрывов. Древние мудрецы, истинные дети природы, были неизмеримо ближе к божественному. Они лучше понимали природу мелодии и гармонии, и для них музыка была одним из вернейших способов общения с Небом и усмирения в человеке животного начала. Хотелось бы надеяться, что разрушительные силы современной истории обойдут стороной ценнейшее музыкальное наследие Лицзяна.

Лицзянские мужчины увлекались не только искусством музыки — некоторые из них посвящали свой досуг живописи. Излюбленными сюжетами были цветы и птицы, и местные художники украсили немало потолков и стен в изысканных домах богатых семей. Художники работали не ради денег или славы — ими двигало исключительно желание выразить красоту в живописной форме.

Многие наси сдавали экзамены на китайские ученые степени и писали изысканные стихи и сочинения в прозе, которыми не пренебрегали даже в утонченном Китае. Например, мой скромный друг Ху Вэй из медедобывающего кооператива был талантливым художником и поэтом. Я до сих пор бережно храню небольшой свиток его кисти с личным посвящением.

В Лицзяне бытовала совершенно иная, нежели на Западе, концепция времени. В Европе и особенно в Америке люди тратят большую часть времени на зарабатывание денег — не столько для того, чтобы обеспечивать себе сносные условия жизни, сколько для того, чтобы окружать себя все большим и большим количеством удобств и предметов роскоши. Остальное время, не занятое зарабатыванием денег, принято «убивать» давно устоявшимися, неизменными способами. Всеобщая поглощенность работой и ритуальное умерщвление времени породили относительно новый тип человека — настолько занятого, что у него никогда и ни на что нет времени. Образ человека, у которого нет ни минуты свободной, возведен на трон в качестве идеала, по которому судят все остальное человечество. Теперь нормальным считается тот, кто непрерывно твердит, что он ужасно занят и не может позволить себе отвлекаться; к такому человеку относятся с большим уважением. Личности, проводящие время в полной или частичной праздности, считаются ненормальными и непродуктивными, и окружающий мир всячески старается привести их в норму, либо заставив работать, либо по меньшей мере научив убивать все свободное время, какое у них есть.

Такое странное восприятие времени на Западе воцарилось не из-за того, что люди там противятся времени как таковому, но по причине ирреальности сотворенного самим же человеком современного мира. Ложнонаправленные усилия и недостаток понимания привели к тому, что человек построил для себя мир настолько сложный и настолько перегруженный малозначащими мелочами, что заблудился в нем, словно в лабиринте Минотавра, и стал воспринимать его как единственную реальность. Истинная реальность считается философской абстракцией, пригодной только для горстки мыслителей, но никак не для занятого человека. Поскольку только истинная реальность способна дать человеку полное удовлетворение временем,