Мои пальцы нервно ощупывали ключ.

Когда все вокруг затянуто такой пеленой, горы из окна не разглядишь. В доме, должно быть, темно – солнца-то нет, и шторы задернуты. В доме, должно быть, печально – ведь его нет рядом.

Взглянула на часы. Девять.

Надо заняться чем-нибудь, что могло бы скрасить мне ожидание. А ждать придется долго.

Ждать. Это был первый урок, преподанный мне любовью. День еле тянется, мы строим тысячи планов, ведем тысячи воображаемых разговоров, даем себе обещания в таких-то и таких-то обстоятельствах вести себя совсем по-другому – а сами места себе не находим, ждем не дождемся, когда же придет наш возлюбленный.

А придет – не знаем, что сказать. Многочасовое ожидание переходит в напряжение, напряжение сменяется страхом, а страх заставляет стыдиться нежности.

«Не.знаю, должна ли я войти». Мне припомнился вчерашний разговор – этот дом был символом мечты и ее воплощением.

Но ведь нельзя же целы день торчать у крыльца.

Набравшись храбрости, я вытащила из кармана ключ, подошла к дверям.

– Пилар! – донесся из тумана голос с сильным французским акцентом.

Я скорее удивилась, чем испугалась. Это мог быть хозяин нашей квартиры – но я вроде бы не говорила ему, как меня зовут.

– Пилар! – голос приблизился. не надо подумать, отец мой. Я не знаю, так ли все это…

– Никто не знает, – отвечал он. – Многие родители совершают ошибки, потому что считают, будто знают, что лучше для их детей. Я тебе не отец и знаю, что поступаю не правильно. Однако должен исполнить то, что мне предначертано судьбой.

С каждой минутой меня охватывала все большая тревога.

– Не надо мешать ему, – сказала я. – Пусть он завершит свою молитву.

– Он должен быть не здесь. Он должен быть с тобой.

– Может быть, он сейчас беседует с Девой.

– Может быть. И все равно мы должны подойти к нему. Увидев меня с тобой, он поймет, что я рассказал тебе все. Он знает, о чем я думаю.

– Сегодня – праздник Непорочного Зачатия. Это особый день для него. Вчера вечером, у пещеры, я видела, как он счастлив.

– Праздник Непорочного Зачатия – праздник для всех, – отвечал он. – Но теперь уже я не желаю вести с тобой теологические дискуссии. Идем.

– Почему вы так спешите, отец мой? Почему непременно в эту самую минуту?

– Потому что знаю – в эту минуту он решает свое будущее. И может выбрать не правильный путь.

Я повернулась и по той же тропке, что привела нас к этому месту, зашагала вниз. Священник шел за мной.

– Что ты задумала? Разве ты не понимаешь – ты единственная, кто может спасти его?! Разве не видишь – он любит тебя и бросит ради тебя все?!

Я прибавляла и прибавляла шагу, и ему все труднее было поспевать за мной. Тем не менее он держался рядом.

– В этот самый миг он делает выбор. Он может принять решение оставить тебя! Борись за то, что любишь!

Но я не останавливалась. Я спешила как могла, оставляя позади эту гору, священника, необходимость выбора. Знаю – человек, вприпрыжку бегущий следом, читает мои мысли и знает, что все попытки вернуть меня – бесполезны. И все-таки он не отставал, настаивал, приводил новые доводы – боролся до конца.

И вот мы оказались у того камня, где полчаса назад остановились передохнуть, В изнеможении я опустилась на землю.

Я ни о чем не думала. Мне хотелось только сбежать отсюда, остаться одной, спокойно и не торопясь обо всем подумать.

Спустя несколько минут подошел, с трудом переводя дух, и священник.

– Видишь эти горы вокруг? – спросил он. – Им не надо молиться, ибо они сами – Божья молитва, потому что обрели в мире свое место и пребывают на нем. Они стояли здесь еще до того, как человек впервые взглянул на небо, услышал гром и спросил, кто сотворил все это. Мы рождаемся, страдаем, умираем, а они стоят неколебимо.

Приходит минута, когда мы обязаны задуматься – а нужны ли такие усилия? Почему бы не уподобиться этим горам – мудрым, древним, нашедшим себе подходящее место? Стоит ли рисковать всем ради того, чтобы преобразить полдесятка людей, которые мгновенно забывают все, что усвоили, и тотчас ввязываются в новую авантюру? Почему бы не подождать, пока определенное количество обезьян-людей научится тому, чему нужно, после чего эта наука нечувствительно и безболезненно распространится по всем остальным островам?

– Вы и вправду так думаете, отец мой?

На несколько мгновений он замолчал, а потом спросил:

– Ты читаешь мысли?

– Нет. Просто если бы вы так думали, то вряд ли избрали бы себе путь священнослужителя.

– Я часто пытаюсь осознать свою судьбу. И не могу. Я избрал себе удел воина Божьей рати, а все, что я сделал в жизни, сводится к попытке объяснить людям, почему существуют на свете нищета, страдание, несправедливость. Я прошу их быть добрыми христианами, а они меня спрашивают: «Как могу я веровать в Бога, если в мире столько горя и муки?»

И я тогда принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя. Произношу какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и о том, что все мы вовлечены в эту борьбу. Пытаюсь сказать, что, когда в мире у определенного числа людей появится достаточно веры для того, чтобы изменить этот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке нашей планеты ни жиля они, будут этой переменой облагодетельствованы. Но мне не верят. И ничего не делают.

– Они – точно такие, как горы, – сказала я. – Горы прекрасны. Тот, кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли о величии Творца. Горы – живое свидетельство той любви, которую питает к нам Господь, но удел этих гор – всего лишь свидетельствовать о ней.

В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.

– Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, как они?

– Потому, должно быть, что горам сужден ужас ный удел, – ответила я. – Они обречены вечно созерцатъ один и тот же пейзаж.

Священник промолчал.

– Я училась для того, чтобы стать горой, – продолжала я. – Всему было предназначено и определено свое место. Я собиралась поступить на службу, выйти замуж, внушать религиозную доктрину моих предков моим детям, пусть даже я в нее больше не верю.

А сегодня я решила все бросить и следовать за человеком, которого люблю. И хорошо, что я вовремя отказалась от участи горы – долго бы все равно не выдержала.

– Ты говоришь мудро.

– И сама этому удивляюсь. Раньше я могла только вспоминать детские годы.

Я встала и двинулась дальше. Священник не пытался нарушить молчание и не заговаривал со мной до тех пор, пока мы не дошли до шоссе.

Я поцеловала ему руки.

– Я прощаюсь с вами, и на прощанье говорю, что понимаю вас и понимаю вашу любовь к нему.

Он улыбнулся, благословил меня и сказал:

– И я понимаю твою любовь к нему.

Весь остальной день я шла по долине. Играла в снежки, побывала в соседнем городке, съела в кафе сэндвич с гусиным паштетом, долго глядела на мальчишек, гонявших по снегу мяч.

Потом зашла в церковь, зажгла свечу. Закрыла глаза и стала повторять молитвы, которые выучила накануне. Потом, устремив неподвижный сосредоточенный взгляд на распятие перед алтарем, начала произносить лишенные смысла слова. Мало-помалу дар языков снизошел ко мне – это оказалось легче, чем мне думалось вначале.

Все это могло показаться глупостями – бормотать что-то бессвязное, произносить слова, ничего не говорящие нашему разуму. Но Святой Дух вступил в беседу с моей душой, и она слышала то, что должна была услышать.

Когда же я почувствовала, что очистилась достаточно, то закрыла глаза и прочла молитву:

'Пресвятая Дева, верни мне веру. Сделай так, чтобы и я сумела стать орудием Твоего труда. Дай мне возможность обрести постижение через любовь. Ибо любовь никого не отдаляет от своих мечтаний.

Сделай так, чтобы я стала союзницей и товарищем того, кого люблю. Помоги ему сделать все, что надлежит ему сделать, и при этом – рядом со мной'.

Уже вечерело, когда я вернулась в Сент-Савен. Автомобиль стоял возле дома, где мы сняли комнату.

– Где ты была? – спросил он, едва завидев меня.

– Ходила, бродила, молилась, – ответила я. Он крепко обнял меня.

– Был момент, когда на меня напал страх – мне показалось, что ты ушла насовсем. На этом свете у меня нет ничего дороже, чем ты.

– А для меня – чем ты.

Мы остановились в каком-то городке, немного не доехав до Сан-Мартин-де-Ункса. Из-за того, что вчера шел снег с дождем, путь через Пиренеи занял больше времени, чем мы предполагали.

– Нам бы найти какую-нибудь харчевню, – сказал он, выскакивая из машины. – Умираю с голоду.

Я не шевельнулась.

– Ну что же ты? – он распахнул дверцу.

– Я хочу задать тебе один вопрос. Я не спрашивала тебя об этом со дня нашей встречи.

Он мигом перестал улыбаться, и меня рассмешила его внезапная встревоженность.

– Что-нибудь важное?

– Чрезвычайно важное, – ответила я, стараясь быть серьезной. – Итак, вопрос формулируется следующим образом: «Куда мы направляемся?»

И оба мы расхохотались.