«Alexander, speaking in the name of Christ, drew his moral authority from above and detached himself from the forces of popular nationalism awakened during the war» (Wortman: 230).

Ср. возможный намек на шествие на осляти в балладе Жуковского: священник-поэт оказывается выше светской власти, отдающей ему почести.

Напомним, что «Пролог» «драматической поэмы» «Орлеанская дева» (из Шиллера) впервые был опубликован в шестой книжке «Для немногих», получившей цензурное разрешение в тот же день (3 июня 1818 года), что и пятая книжка, включавшая послание великой княгине и балладу об императоре Рудольфе. Попутно заметим, что мотив священного союза поэта и властелина, восходящий в истории русской поэзии к двум шиллеровским произведениям в переводе Жуковского, впоследствии нашел «формульное» выражение в известном монологе Самозванца из пушкинского «Бориса Годунова».

Ср. описание идеального монарха из «Пролога» к «Орлеанской деве»: «…защитник плуга, // Хранитель стад, плодотворитель нив, // Невольникам дарующий свободу, // Скликающий пред троном наши грады, // Покров бессилия, гроза злодейства, // Без зависти возвышенный над миром, // И человек и ангел утешенья…» О связи «Орлеанской девы» с романтическим монархизмом Жуковского см. прекрасную работу Л. Киселевой (Киселева). Вообще тема Александра в «Орлеанской деве» Жуковского (1817–1822) заслуживает отдельной статьи: смирение и прекраснодушие дофина, его глубокая религиозность и вера в предсказания, готовность отказаться от престола, чудесная победа над Иноземцем и спасение страны: «Мне сердце говорит: ты дашь нам мир, // И Франции создатель новый будешь». Крайне интересно, что сам император отнесся к переводу Жуковского враждебно (запрет на постановку в 1822 году [Киселева]). Вероятную причину этой враждебности мы видим в многочисленных намеренных или случайных аллюзиях на болезненные для царя темы: нерешительность; безумие отца («Ужасная свершается судьба // Над родом Валуа… Отец мой был безумцем двадцать лет…»); наконец, полная доверенность к боговдохновенной предсказательнице, сообщающей монарху высочайшую волю и призывающей к освободительной войне (пророчества госпожи Крюденер 1818–1821 годов и разочарование государя в прежней конфидентке, вынужденной покинуть Петербург в конце 1821 года; знаменательно, что сама Крюденер не раз сравнивала себя с Орлеанской девой [Гречаная: 147; РА 1885: № 3, 320]).

В этой связи было бы крайне интересным исследовать типологические отличия мистических прочтений современной истории в поэзии Жуковского и сочинениях популярных мистиков (от госпожи Крюденер до священника Левицкого). Заметим, что в деле истолкования современных событий тайным конкурентом Поэта оказывается также Историк (Карамзин).

Далекий отголосок этой битвы слышится в пушкинских «Стансах» (Альтшуллер: 47–49).

Об этом хорошо сказано в работе Аннет Пейн: Жуковский «underlines the mystery of the act of revelation, which is unrelated to process of the mind, and only of the heart» (P. 101).

«Sass Konig Rudolphs heilege Macht // Beim festischen Kronungsmahle. // Die Speisen trug der Falzgraf des Rheins, // Es schenkte der Bohme des perlenden Weins, // Und aile die Wahler, die Sieben, // Wie der Steme Chor urn die Sonne sich stellt, // Umstanden geschafrig den Herrscher der Welt, // Die Wurde des Amtes zu uben» (Schiller. II, I, 276).

Семь курфюрстов — 4 светских владыки и 3 церковных иерарха. См. их имена в: Schiller: II, Teil II В, 187.

«Schiller verbindet die Siebenzahl mit dem Keplerschen heliozentrischen Weltbild» (Schiller: II, Teil II B, 187).

Перенесение «исторического» действия на небеса — прием, как мы видели, уже опробованный поэтом во второй части «Двенадцати спящих дев»…