Прием символической «вертикализации» балладного пространства вопреки переводимому оригиналу отмечен Сергеем Аверинцевым в «Рыцаре Тогенбурге» (Аверинцев: 273–274).

Англия, Франция, Пруссия, Австрия, Швеция, Испания и Португалия. Представители этих держав были приглашены и на Ахенскую конференцию.

Напомним, что баллада вместе с Посланием государыне великой княгине Александре Феодоровне на рождение ее сына вышла в весеннем выпуске сборника «Для немногих». В послании, датированном апрелем, особо подчеркивалась приуроченность воспеваемого события к Пасхе. Ср. также в этой связи важный апокалиптический мотив: «И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти народы жезлом железным» (Откр. 12, 5).

Ср. интересные наблюдения А. Н. Архангельского о «балладном» характере политики императора Александра: «Царь как бы упреждал поиски жанра, сочинительствовал в истории <…>» (Архангельский: 134–135).

Правда, очень скоро «космополитическая» баллада Жуковского выполнила свою функцию романтического «освоения» Запада. Знаменательно, что борьба «младоархаистов» за создание национальной баллады во второй половине 1810-х годов совпадает по времени с резкой критикой внешней политики государя с националистических позиций (суммарная позиция критиков: интересы России и русской словесности не должны раствориться в западной политике и литературе).

Напомним, что сам термин «мистическая баллада» принадлежит другу Жуковского Блудову (его характеристика «Вадима»).

Тема Александра возрождается в творчестве Жуковского после смерти государя, но в совершенно иной идеологической огласовке — спиритуальной: покойный император теперь предстает как легкая тень, отлетевшая от мира, как вечный символ воспоминания о лучших днях младости поэта и его друзей (письмо к Тургеневу от 28 ноября 1825 года), как ангел-хранитель России (статья о празднике 1834 года).

В год написания пушкинской баллады Александр был «вынужден» избавиться от своего верного друга, министра графа Иоанна Каподистриа. Вообще похоже, что торжественное (и вынужденное) расставание государя с другом входило в его поведенческий сценарий (ср. его театрализованное прощание со Сперанским). О возможной связи образа Олега с Александром см.: Keil 5. По заключению О. А. Проскурина, стихотворение Пушкина «оказывается первым опытом импликации в „исторический материал“ размышлений Пушкина над коллизией поэт — монарх и, в частности, над коллизией его первоначальных отношений с Александром» (Проскурин: 107). Жанр «Песни о вещем Олеге» исследователь определяет синкретически: род «философско-исторической баллады-элегии» (Там же).

Как замечает Ричард Уортман, «культ памяти» Александра, насаждаемый с самых первых дней своего царствования его братом, впоследствии стал непременной частью «сценариев власти» русских государей: «Если в XVIII в. память правителей подлежала скорому и бесславному забвению, то память правителей XIX в. будет идеализироваться их преемниками и изменяться до неузнаваемости. Чувство утраты представлялось национальным горем, которое испытывал народ, похоронивший императора и соболезнующий его семье» (Уортман: 361).

Баллада была написана, по всей видимости, в конце 1826 года (см. письмо Языкова от 5 января 1827 г.). 14 января 1827 года поэт отослал ее брату с просьбой передать Ф. В. Булгарину (Языков 1913: 299). Что и было исполнено.

«Вся земля наша, — говорил тогда Филарет Московский, — от края до края прочерчена погребальными путями царскими» (цит. по: Барсуков: 1). Ср. также поздние стихи Жуковского, в которых вспоминаются похороны государя: «И за гробом сокрушенно, // В погребальный слившись ход, // Вся империя идет» («Бородинская годовщина», 1839) (Жуковский: II, 320).