Первые испытания
Солнечным августовским днем 1942 года нас, девятерых советских военнопленных, привезли в район Минска, в «лесной лагерь».
Вооруженный полицай, здоровенный, расхристанный, ведет нас мимо длинных деревянных бараков по двору с разными хозяйственными постройками, останавливает около подвала, который, похоже, совсем недавно сооружен, и велит спускаться туда. Я считаю ступеньки — двадцать четыре, и понимаю, что мы находимся глубоко под землей. Нас бросили в так называемый «еврейский подвал».
—?Отсюда,?— сказал полицейский, охранявший подвал,?— одна дорога — только на тот свет. — И с пьяным смехом добавил: —?Это лишь прихожая преисподней. В настоящий ад попадете попозже. Другого пути из этого погреба нет.
Вместе с нами в подвал врывается немного дневного света. Мы успеваем увидеть на земляном полу несколько досок и ночное ведро, стоящее в углу.
Дверь закрывается, скрежещет засов, звякает висячий замок.
В подвале царила кромешная тьма — подвал глубок — ни окошка, ни щелочки. А людей там было набито столько, что и приткнуться негде. Лишь на пятый-шестой день, когда большая часть загнанных сюда людей погибла и трупы были вынесены из подвала, можно было прилечь на пару часов, и то только на боку. Мы валялись на голой сырой земле. Мы не могли отличить дня от ночи, потеряли счет времени. Есть нам почти не давали, лишь раз в день приносили баланду и пайку хлеба в сто граммов, и мы могли догадаться, что прошли сутки. Только по голосу мы соображали, кто где лежит.
В подвале мы пробыли десять суток. За это время нас ни разу не выводили.
Каждый раз, когда открывалась дверь, чтобы вынес-ти очередной труп, охранник кричал в подвал:
—?Долго еще ждать, пока вы все сдохнете?
Однажды старший охранник сказал:
—?Вы нам уже надоели, но нет приказа вас расстрелять. Может, хватит вам мучиться, давите друг друга.
Я бросил ему в ответ:
—?Вы этого не дождетесь.
…Кому-то из наших ребят удалось подстелить под себя доски, остальные бессильно повалились на холодную влажную землю. Темнота вокруг непроглядная. Осторожными маленькими шагами, чтобы кого- нибудь не зацепить, добираюсь до стены и как-то устраиваюсь. Вытягиваю усталые ноги, кладу руку под голову, пытаюсь уснуть…
Мертвая тишина царит в подвале. Каждый погружен в свои тяжкие раздумья. Но вот справа от меня кто-то со вздохом зашевелился.
—?Что ж дальше-то будет? — спрашивает сосед.
—?Ты разве не слышал? Это дорога в ад…
—?Как тебя звать?
—?Саша.
—?Откуда ты?
—?Из Ростова.
—?А я с Донбасса. Борис Цыбульский…
—?Познакомились.
Мы помолчали. Спустя некоторое время он сказал:
—?Давай, Саша, спать, что ли. Разве от мыслей польза будет?
—?Я пытался уснуть — не получается.
—?А ты представь, что летишь между облаками,?— посоветовал Борис.
Я услышал, как он перевернулся на другой бок и через минуту тихо засопел. «Крепкие у него нервы»,?— подумал я и попытался представить себе, как выглядит мой сосед, но не смог. В конце концов уснул и я.
Разбудил меня знакомый романс. Пел Вадим Козин: «Осень. Прозрачное утро, небо как будто в тумане…» Романс этот, как видно, очень нравился полицаям, потому что пластинку они ставили раз за разом. И бесшабашная мелодия, и сентиментальные слова казались в нашем положении неестественными, дикими. От них щемило сердце, перед глазами вставал родной город, дом, семья. Но как далеко было все это, как туманно!
Рука невольно потянулась к карману и нащупала пакетик: между двумя плотными картонками, несколько раз обернутыми бумагой, лежала фотография группы детишек, воспитанников детского сада. Среди них — и моя Эллочка с куклой в руках. Эту фотографию я получил уже на фронте…
…В начале октября 1941 года немцы прорвали нашу оборону под Вязьмой. 596-й артиллерийский полк 19-й армии с боями пробивался из окружения. Был тяжело ранен комиссар полка Михаил Петрович Тишков. Полит-рук 4-го дивизиона Федор Пушкин получил приказ вынести раненого комиссара из окружения. Он взял с собой восемь бойцов, среди которых был и я.
Несколько раз мы пытались проложить себе дорогу огнем, но успеха не добились. Патроны у нас кончились. Осколками мины были убиты комиссар Тишков и один боец. Мы отошли к лесу, унося с собой погибших товарищей. Вечером похоронили их, положив на могилу две солдатские каски.
