Было холодно. Мари вернулась, взяла во что укутаться и вышла снова.

Здесь, подальше от людских глаз, закурила. Курила задумчиво и не спеша, размышляя о девушке за пианино, о музыке и о жизни за стенами Виллете, которая для всех становится невыносимо тяжкой.

По мнению Мари, эти трудности были связаны не с беспорядком или неорганизованностью, или анархией, а как раз с избытком порядка. Общество создает все новые правила, а вслед за ними противоречащие этим правилам законы, а затем новые правила, противоречащие этим законам. И люди становятся испуганными и боятся шаг ступить за пределы того, что установлено невидимым распорядком, подчиняющим себе жизнь каждого.

Мари в этом разбиралась. Сорок лет своей жизни, до того, как болезнь привела ее в Виллете, она была адвокатом. Начав свою карьеру, она вскоре избавилась от наивных представлений о Правосудии и поняла, что законы созданы не для решения проблем, а для бесконечного их запутывания в бесконечных судейских тяжбах.

Жаль, что Аллах, Иегова, Бог — как Его ни называть — не жил в сегодняшнем мире. Ведь если бы было так, мы все до сих пор находились бы в Раю, а тем временем Он так и отвечал бы на ходатайства, апелляции, прошения, исполнительные листы, специальные поручения, предварительные распоряжения, — и Ему пришлось бы объяснять в многочисленных инстанциях Свое решение изгнать из Рая Адама и Еву — лишь за нарушение произвольного закона, лишенного какой-либо правовой основы: не вкушать плода с дерева Добра и Зла.

Если Он не хотел, чтобы это произошло, зачем Он поместил такое дерево в центре Сада, а не за стенами Рая? Если бы Мари пришлось защищать чету прародителей, она наверняка обвинила бы Бога в «административном упущении», ведь Он не только поместил дерево в неположенном месте, но и не поставил вокруг него ни предупреждающих знаков, ни ограждений, не приняв даже минимальных мер предосторожности и подвергая опасности всех проходящих.

Мари могла бы обвинить Его и в «подстрекательстве к преступлению»: Он привлек внимание Адама и Евы как раз к тому месту, где находилось дерево.

Если бы Он ничего не сказал, поколения за поколениями людей проходили бы по этой Земле и никого бы не заинтересовал запретный плод — ведь росло оно наверняка в обыкновенном лесу, где полно точно таких же деревьев, а потому не имело никакой особой ценности.

Но Бог поступил иначе. Наоборот, Он издал закон и Сам же нашел способ убедить кого-то нарушить его — лишь для того, чтобы придумать Наказание. Он знал, что Адаму и Еве наскучит окружающее их сплошное совершенство и — рано или поздно — им захочется испытать Его терпение. Он только этого и ждал, ведь, наверное, и Ему — Всемогущему Богу — надоело, что все отлажено до совершенства: если бы Ева не вкусила яблоко, что интересного случилось бы за эти миллиарды лет?

Ничего.

Когда же закон был наконец нарушен. Бог — Всемогущий Судья — еще и разыграл преследование, как если бы и в самом деле можно было укрыться от Его Всевидящего Ока. Глядя на это представление, развлекались ангелы (для них жизнь, должно быть, также была скучна с той поры, как Люцифер покинул Небо). Он отправился в путь. Мари представляла себе, как этот отрывок из Библии мог бы превратиться в эффектную сцену в фильме-триллере: приближающиеся шаги Бога, испуганное переглядывание супругов. Его ноги, внезапно останавливающиеся перед укрытием.

«Где ты?» — спрашивает Бог.

«Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся», — отвечает Адам, не ведая, что, произнеся данное утверждение, становится преступником, сознавшимся в совершенном деянии.

Готово. С помощью простого трюка, притворившись, будто Он не знает, ни где находится Адам, ни причину его бегства. Бог добился Своего. И при этом, дабы не осталось никаких сомнений у внимательно наблюдавшего за сценой сонма ангелов. Он решил пойти еще дальше.

«Кто сказал тебе, что ты наг?» — спрашивает Бог, зная, что на этот вопрос возможен лишь один ответ: «Потому что вкусил с дерева, которое позволяет мне это понять» .

Этим вопросом Бог показал Своим ангелам, что Он справедлив и осуждает супругов на вполне законном основании. С этого момента уже не имело смысла ни допытываться, виновата ли женщина, ни просить о прощении. Богу был нужен один пример для того, чтобы впредь никакое другое существо — земное или небесное — не смело идти против Его установлении.

Бог изгнал супругов, их детям также пришлось расплачиваться за проступок родителей (как до сих пор происходит с детьми преступников), и так была изобретена система правосудия: закон, нарушение закона (логичен он или абсурден — не имело значения), вынесение приговора (где более опытный одерживал победу над более простодушным) и наказание.

И, поскольку все человечество оказалось осуждено без права обжалования приговора, люди решили создать механизмы защиты — на тот случай, если Бог снова решит проявить Свое самоуправство. Однако на протяжении тысячелетий исследований люди изобрели столько средств, что в конце концов превысили меру, и теперь Правосудие представляет собой запутанное нагромождение положений, статей, оговорок, противоречивых текстов, в которых никто как следует не разберется.

И что в итоге произошло, когда Бог передумал и решил отправить на спасение мира Своего Сына? Он попал в сети того Правосудия, которое Сам же и изобрел.

Путаница в законах стала такой, что Сын оказался пригвожден к кресту.

Судебный процесс был непростой: от Анны к Каиафе, от первосвященников к Пилату, который заявил, что не может осудить Иисуса. От Пилата к Ироду, который в свою очередь заявил, что иудейский закон не допускает смертного приговора. От Ирода снова к Пилату, который попытался подать апелляцию, предложив правовой компромисс: велел отхлестать Иисуса кнутом и возложить Ему на голову терновый венец, — но это не сработало.

Подобно нынешним прокурорам, Пилат решил сделать карьеру за счет осужденного: он предложил обменять Иисуса на Варравву, зная, что уже в те времена правосудие превратилось в большой спектакль, где в финале необходим апофеоз в виде смерти виновного.

И наконец, Пилат применил статью, даровавшую судье — а не тому, кого судят, — право сомнения: он умыл руки, что означает «ни да, ни нет». Это была еще одна хитрость, позволявшая сохранить лицо римской системе правосудия, не нанося ущерба добрым отношениям с местными судейскими, и при этом дававшая возможность перенести бремя решения на народ — такой приговор не вызвал бы никаких неудобств, если бы из столицы Империи нагрянул какой- нибудь инспектор для личной проверки происходящего.

Правосудие. Право. Хотя оно и необходимо для помощи невиновным, далеко не всегда оно работает так, как всем того хотелось бы. Мари была рада находиться вдали от всей этой суматохи, однако этой ночью, услышав игру на фортепиано, она была не столь уверена, является ли Виллете самым подходящим для нее местом.

«Если я пожелаю покинуть это место раз и навсегда, я ни за что больше не стану работать на Правосудие, не буду больше жить рядом с безумцами, которые считают себя важными персонами, при том, что единственная их роль в этой жизни — усложнять жизнь другим. Стану портнихой, швеей или буду продавать фрукты перед городским театром. Довольно с меня. Я уже исполнила свою роль бесполезной безумицы».

В Виллете разрешалось курить, но запрещалось бросать окурки на землю.

Мари с удовольствием сделала то, что было запрещено, ведь основное преимущество пребывания здесь и состояло в том, что можно не соблюдать правил, и при этом без серьезных последствий.

Она оказалась у входной двери. Дежурный — там всегда был дежурный, таково правило — приветственно кивнул и открыл дверь.

— Я не буду выходить, — сказала она.

— Прекрасная музыка, — заметил дежурный. — Она играет почти каждую ночь.

— Это скоро закончится, — сказала Мари, быстро удаляясь, чтобы не объяснять причин.

Она вспомнила, что прочла в глазах девушки в тот момент, когда та вошла в столовую. Страх.

Страх. Вероника могла чувствовать неуверенность, робость, смущение, но почему от нее исходил именно страх? Это чувство оправдано лишь перед лицом конкретной угрозы — хищных животных, вооруженных людей, стихийных бедствий, — но вряд ли оно уместно перед лицом всего-то лишь собравшейся в столовой группы пациентов.

Такова природа человека, — утешала она себя. — Большую часть собственных эмоций человек заменяет страхом.

И Мари знала, о чем говорит: ведь именно это привело ее в Виллете — приступы паники.

У себя в комнате Мари хранила целую коллекцию статей о собственном заболевании. Сегодня об этом уже говорили открыто, а недавно она видела программу немецкого телевидения, в которой разные люди рассказывали о своих переживаниях. В этой же программе говорилось о результатах проведенного исследования, согласно которому значительная часть человечества страдает синдромом паники, хотя почти все пытаются скрыть его симптомы из страха, что их сочтут душевнобольными.

Но в то время, когда у Мари был первый приступ, об этом ничего не знали.

Это был ад. Сущий ад, — вспоминала она, закуривая очередную сигарету.

Издали по-прежнему доносились звуки фортепиано: у той, что их извлекала, казалось, хватит сил музицировать ночь напролет.

Само появление этой молодой женщины в лечебнице отразилось на многих пациентах, включая и саму Мари. Вначале Мари старалась ее избегать, боясь, что пробудит в ней желание жить. Было бы лучше, если бы в девушке осталась решимость умереть, поскольку избежать смерти она уже не могла. Доктор Игорь не счел нужным от кого-либо скрывать, что, несмотря на ежедневные инъекции, состояние девушки ухудшается на глазах и спасти ее вряд ли удастся.

До пациентов дошел этот слух, и они держались от обреченной девушки на расстоянии. Но — непонятно почему — Вероника начала бороться за свою жизнь, и только два человека были здесь близки ей — Зедка, которую завтра выписывают и с которой особо не поговоришь, и Эдуард.

Мари нужно было поговорить с Эдуардом: к ней он обычно прислушивался.

Неужели он не понимал, что возвращает Веронику в этот мир? И что нет ничего хуже для человека, которого нет надежды спасти?

Она обдумала тысячу возможностей объяснить Эдуарду суть происходящего, но в каждом случае пришлось бы вызвать у него чувство вины, а этого Мари ни за что бы не стала делать. Мари немного подумала и решила оставить все идти своим чередом. Она уже не была адвокатом и не хотела подавать дурной пример, создавая новые законы поведения там, где должна царить анархия.

Но присутствие здесь Вероники оказало влияние на многих, и некоторые были готовы пересмотреть свою собственную жизнь. На одной из встреч Братства кто-то пытался объяснить происходящее: смерть в Виллете приходила либо внезапно, никому не давая времени о ней подумать, либо после долгой болезни, а в этом случае смерть — всегда благо.

Случай же с этой девушкой был драматическим — ведь она была молода, ей вновь хотелось жить, а все знали, что это невозможно. Некоторые