шизофреником.
Едва успев подумать об этом, Вероника почувствовала острую боль в груди, а одна рука у нее онемела. Потолок закружился перед глазами.
Сердечный приступ!
Она ощутила некую эйфорию, как будто смерть освобождала ее от необходимости бояться умереть. Скоро все кончится! Может быть, она почувствует какую-то боль, но что такое пять минут агонии в сравнении с вечностью покоя? Она поспешила закрыть глаза: больше всего в фильмах ее пугали мертвецы с открытыми глазами.
Однако сердечный приступ оказался вовсе не тем, чего она ожидала. Ей стало трудно дышать, и в ужасе Вероника поняла, что вот-вот ей предстоит пережить то, чего она больше всего боялась: удушье. Она умрет так, будто ее хоронят заживо или внезапно затаскивают на дно морское.
Она пошатнулась, упала, почувствовала сильный удар в лицо, продолжала предпринимать гигантские усилия, чтобы дышать, но воздух не входил. Хуже того — смерть не приходила; Вероника полностью осознавала происходящее вокруг, видела все те же цвета и формы. Ей было трудно только слышать окружающих: крики и восклицания раздавались где-то вдалеке, как бы доносясь из другого мира. Все же остальное было реально — воздух не вдыхался, он попросту не слушал команд ее легких и мышц, и сознание ее не покидало.
Она почувствовала, что кто-то приподнял ее и положил на спину, но теперь не было контроля над движениями глаз, они вращались, посылая в мозг сотни разных образов, и к ощущению удушья примешивалось полное расстройство зрения.
Вскоре сами образы тоже отдалились, и, когда агония достигла своей высшей точки, наконец вошел воздух, причем с таким ужасным шумом, что все в холле застыли от страха.
У Вероники началась непроизвольная рвота. Когда худшее осталось позади, некоторые сумасшедшие стали смеяться над происходящим, и она почувствовала себя униженной, растерянной, беспомощной.
Вбежала медсестра и сделала ей укол в руку.
— Успокойтесь. Все уже прошло.
— Я не умерла! — закричала она, обернувшись к пациентам. — Я все еще вынуждена торчать в этой паршивой богадельне вместе с вами! Проходить сквозь тысячу смертей каждый день, каждую ночь, и никто меня не пожалеет!
Она повернулась к медсестре, выхватила у нее шприц и швырнула в окно.
— Что вам от меня нужно? Почему вы не дадите мне яд, зная, что я и так обречена? Где ваше сострадание?
Совершенно не владея собой, она снова села на пол и расплакалась навзрыд; она кричала, громко всхлипывала, а некоторые из пациентов смеялись, потешаясь над ее заблеванной одеждой.
— Дайте ей успокоительное! — сказала вбежавшая женщина-врач. — Держите ситуацию под контролем!
Между тем медсестра стояла как вкопанная. Женщина-врач снова вышла, вернулась с двумя санитарами-мужчинами и с новым шприцем. Мужчины схватили бьющуюся в истерике посреди холла бедняжку, а женщина ввела до последней капли в вену испачканной руки успокоительное.
Она лежала в кабинете доктора Игоря на белоснежной кушетке, укрытая чистой простыней.
Доктор прослушивал ее сердце. Она притворилась, что еще спит, но что-то у нее в груди изменилось, и врач бормотал с уверенностью, что его слышат.
— Успокойтесь. С таким, как у вас, здоровьем вы проживете сто лет.
Вероника открыла глаза. Ее кто-то переодел. Неужели это был доктор Игорь? Он видел ее голую? С ее головой что-то было не в порядке.
— Что вы сказали?
— Я сказал, чтобы вы успокоились.
— Нет. Вы сказали, что я проживу сто лет. Врач отошел к столу.
— Вы сказали, что я проживу сто лет, — повторила Вероника.
— В медицине не бывает ничего определенного, — уклонился он от ответа.
— Все может быть.
— А как мое сердце?
— Все так же.
Больше ей не нужно было ничего. При тяжелом состоянии больного врачи говорят: «Вы проживете сто лет», или «ничего серьезного», или «у вас сердце и давление как у ребенка», или еще «вас нужно снова обследовать». Похоже, они боятся, что пациент разнесет вдребезги кабинет.
Она попыталась подняться, но не смогла: вся комната закружилась у нее перед глазами.
— Полежите еще немного, пока не почувствуете себя лучше. Вы мне не мешаете.
Какой добрый, — подумала Вероника. — А если бы мешала?
Как и подобает опытному врачу, доктор Игорь выдержал паузу, притворившись, будто занимается разложенными на столе бумагами. Когда перед нами другой человек молчит, это нас раздражает, создает напряженность, становится невыносимым. Доктор Игорь надеялся, что девушка первой нарушит молчание и тем самым предоставит ему новые данные для его диссертации о сумасшествии и методе лечения, над которым он работал.
Но Вероника не проронила ни слова. Наверное, сейчас у нее высокая степень отравления Купоросом, — подумал доктор Игорь и решил нарушить молчание, которое начинало раздражать, создавало напряженность, становилось невыносимым.
— Вы, кажется, любите играть на пианино, — сказал он, стараясь сохранять полную невозмутимость.
— А сумасшедшие любят слушать. Вчера один просто оторваться не мог.
— Эдуард. Он кому-то говорил, что восхищен. Кто его знает, а вдруг снова начнет питаться как нормальные люди.
— Шизофреник любит музыку? И обсуждает это с другими?
— Да. И я готов поспорить, что вы сами понятия не имеете, о чем говорите.
Этот врач с выкрашенными в черный цвет волосами, скорее напоминавший пациента, был прав. Вероника много раз слышала о шизофрении, но действительно понятия не имела, что это означает.
— Его можно вылечить? — поинтересовалась она, пытаясь узнать что-либо новое о шизофрениках.
— Его можно контролировать. Пока еще досконально не известно, что происходит в мире душевнобольных: здесь все новое, с каждым десятилетием меняются методы лечения.
Шизофреник — это человек, имеющий естественную склонность отстраняться от этого мира до тех пор, пока, вследствие какого-нибудь события — тяжелого или не очень, — он не создаст реальность, существующую лишь для него одного.
Заболевание может протекать в виде полной отстраненности, которую мы называем кататонией, а бывают улучшения состояния, позволяющие пациенту работать, жить практически нормальной жизнью. Все зависит лишь от одного: от окружения.
— Создаст реальность, существующую лишь для него одного, — повторила Вероника. — А что такое реальность?
— Это то, что, по мнению большинства, должно быть. Не обязательно лучшее, или более логичное, но приспособленное к коллективному желанию. Вы видите, что у меня на шее?
— Вы имеете в виду ваш галстук?
— Очень хорошо. Ваш ответ — это логичный ответ, типичный для совершенно нормального человека: «Галстук»! А вот сумасшедший сказал бы, что у меня на шее разноцветная тряпка, смешная и бесполезная, завязанная сложным образом, затрудняющая движения головы и требующая дополнительных усилий для того, чтобы в легкие мог входить воздух. Если я отвлекусь, находясь около вентилятора, то могу умереть, поскольку эта тряпка меня задушит.
Если бы сумасшедший спросил меня, для чего нужен галстук, мне бы пришлось ответить: абсолютно ни для чего. Даже не для украшения, поскольку в наше время он превратился в символ рабства, власти, отчужденности.
Единственная польза от галстука в том, что можно прийти домой и снять его и получить ощущение, будто мы свободны от чего-то, сами не зная от чего. Но разве чувство облегчения оправдывает существование галстука? Нет. И при этом — если спросить у сумасшедшего и у нормального человека, что это, — здоровым будет считаться тот, кто ответит «галстук». И не важно, кто из них ответит правильно. Важно, кто из них прав.
— Итак, вы делаете вывод, что я не сумасшедшая, поскольку дала правильное название разноцветной тряпке?
Нет, ты не сумасшедшая, — подумал доктор Игорь, авторитет в данной области, на стене кабинета которого висело несколько дипломов. Посягать на собственную жизнь присуще человеку. Он знал многих людей, поступавших подобным образом и тем не менее сюда не попадавших. Они казались скромными и нормальными только потому, что не избрали скандальный метод самоубийства.
Они убивали себя потихоньку, отравляя себя тем, что доктор Игорь называл Купоросом.
Купорос был токсичным продуктом, симптомы присутствия которого он нередко обнаруживал в разговорах со знакомыми ему мужчинами и женщинами.
Сейчас он писал на эту тему диссертацию, которую представит на рассмотрение Академии наук Словении. Это будет самый важный шаг вперед в области изучения психических заболеваний с тех пор, как доктор Пинель приказал снять с душевнобольных кандалы, ошарашив медицинский мир открытием, что некоторые из них могут быть излечены.
Подобно либидо — обнаруженной Фрейдом химической реакции, отвечающей за половое влечение, которую, однако, до сих пор не обнаружила ни одна лаборатория, — Купорос выделяется организмом человека, переживающего страх.
Правда, даже современные спектрографические исследования пока еще не обнаружили ничего подобного. Однако его легко распознать по вкусу — не сладкому, не соленому, а горькому. Доктор Игорь — еще не признанный исследователь этого смертельного яда — назвал его по имени ядовитого вещества, которое в прошлом широко применяли императоры, короли и любовники всех мастей, у кого возникала потребность окончательно избавиться от той или иной неудобной персоны.
Золотые это были времена, времена императоров и королей! В те эпохи люди жили и умирали романтично. Убийца приглашал жертву на роскошный ужин, слуга входил с двумя прекрасными чашами, в одной из которых к питью был подмешан купорос. Как трогательны были действия жертвы, бравшей в руку чашу, произносившей несколько любезных или агрессивных слов, с наслаждением выпивавшей содержимое, бросавшей удивленный взгляд на хозяина и мгновенно падавшей на пол!
Однако затем этот яд, который сегодня стоит дорого и который нелегко найти на рынке, был заменен более надежными средствами уничтожения, как-то:
