— Зачем? — растерялась она.

— Затем, что мне кажется… Что ничего не прошло!

— Вот именно — «кажется»! Ты так говоришь под влиянием момента…

— Валя! — умоляюще сказал он и опять принялся ее целовать. — Бедная моя, милая, хорошая… Вернем все назад!

Валя уже хотела согласиться, потому что совсем потеряла голову, но потом, словно облачко, проплыла в ее голове та дурацкая пословица — в одну и ту же реку нельзя войти дважды.

— Ваня, нет. Я не могу предать Илью. После всего того, что он для меня сделал… Я даже говорить об этом не хочу!

— Что же делать?

— Ничего не надо делать, — ответила она, все больше и больше наполняясь твердой решимостью. — Мы посмотрели друг на друга еще раз — и все. Просто не надо забывать прошлое, надо помнить о том, что мы были счастливы когда-то…

— Валька… Но про Марьин пруд ты ведь не придумала, да? Ты правда хотела в нем утопиться?

— Господи, и зачем я тебе только сказала… Нет, Ванечка, я никогда бы этого не сделала. Все слова, слова, слова… Забудь. Ладно, иди…

— А что же дальше?

— Ничего. Иди…

Они поцеловались на прощанье, а потом разомкнули руки.

Расходились в разные стороны, то и дело оглядываясь. Потом, обернувшись в последний раз, Валя увидела Ивана внизу, далеко — в конце бульвара. Махнула рукой и пошла дальше, уже не оборачиваясь. Она рыдала в три ручья, не стесняясь прохожих. Она чувствовала себя несчастной и счастливой одновременно…

На работе жажда деятельности обуяла ее. Она притащила из книгохранилища огромную стопку книг, принялась распихивать их по полкам. Потом вспомнила, что цветы на окнах не поливали с прошлой недели…

— Что за рвение такое? — насмешливо спросила Наталья, увидев Валю с лейкой, усердно орошающей зимний сад. — И почему глаза красные? Плакала, что ли?

— Весенняя аллергия, — пыхтя, ответила Валя.

— А-а…

Было еще что-то, что тоже необходимо было срочно сделать. Коваленко! Ну да, она же так и не узнала, как он себя чувствовал после того разговора с Ильей! А вдруг Илья серьезно покалечил его?

В конференц-зале она нашла папку, в которой вел свои записи Истомин, и там отыскала телефон Коваленко. Герман Витальевич Коваленко — вот как полностью, оказывается, звучало его имя…

— Алло, Герман Витальевич? Это вы?

— Кто это? — удивленно ответил на другом конце провода Коваленко.

— Это Валентина… Из библиотеки, — уточнила она. — Как вы себя чувствуете?

— Валя? — страшно удивился тот. — Откуда вы узнали?.. Впрочем, не важно. Ужасно. Я ужасно себя чувствую.

Мурашки побежали у Вали по спине. Глупая Илюшкина ревность — вот к чему она привела! Коваленко говорит, что ужасно себя чувствует.

— Правда? — расстроилась Валя. — Ох, Герман Витальевич, простите моего мужа — он не должен был…

— Можно просто Герман, без всякого отчества, мы же договаривались, — перебил ее Коваленко. И чихнул. — Ой, простите — простудился накануне. Температура тридцать восемь.

Валя отодвинула от уха трубку, словно инфекция могла передаваться по телефонным проводам.

— Какая еще температура? Слушайте, Герман, я хотела извиниться за своего мужа! Он не сильно вас покалечил?

— Не сильно, — успокоил ее Коваленко. — Всего пара синяков. Он у вас что, боксер? Такой был мощный нокдаун…

— Нет, — растерянно ответила Валя, — он обычный человек. Так с вами все в порядке?

— Я же говорю, у меня температура! Передайте Истомину — в эту пятницу я не приду, наверное. Валя! Если вам так не терпится искупить вину, приезжайте ко мне, сварите какого-нибудь бульона… Я совершенно один, и у меня высокая температура!

— Вы шутите? — сурово произнесла Валя.

— Я абсолютно серьезно! Если бы вы знали, Валечка, как я рад, что вы мне позвонили…

Валя бросила трубку, не дослушав, что собирался ей сообщить Коваленко. Он в порядке, Илья ему ничего не сломал. И она тут же забыла о Германе Коваленко.

Она чувствовала себя совершенно счастливой. Оказывается, для этого ей необходимо было встретить Ивана. Всего один раз — последний…

«Я люблю Илью… — с восторгом подумала она. — Милый Ванечка, прощай навсегда! Я люблю Илью…»

Юлий Платонович Истомин был не в духе. Он с самого начала был не в духе, еще когда только начали собираться студийцы.

Коваленко отсутствовал — он лежал дома с простудой. Валя передала-таки руководителю кружка сообщение об этом.

— Ну и слава богу… — скрипучим голосом прокомментировал данное обстоятельство Истомин. — Работы будет меньше. Так, товарищи, я тоже себя неважно чувствую и посему предлагаю закончить наше сегодняшнее собрание немного раньше. Никто не против?

Против никто не был, а мадам Климантович вообще была двумя руками «за» — сегодня она явилась одна, без мужа, и потому сильно нервничала, то и дело косясь на часы. Ей не хотелось оставлять своего благоверного предоставленным самому себе надолго…

Валя пробралась в конференц-зал к самому концу занятия, когда Истомин придумывал новое задание для своих подопечных.

— Вот что… — устало сказал он, держа обеими руками свою голову, точно опасаясь, что она может вот- вот отвалиться. — Придумайте к следующей пятнице этюд на тему… ну я даже не знаю… «Как я провел свои выходные», например.

— Ну что за тема такая! — удивилась Клара Пятакова. — Прямо как школьное сочинение.

— В выходные я работал, — нервно заметил Рома Асанов, врач-реаниматолог. — Сплошные бытовые травмы.

— Да-а? — заинтересовался Григорий Будрыс, почесывая сальную голову. — Интересно…

Хм, интересно ему… — фыркнул Рома. — Представьте себе — жена случайно узнает, что муж ей изменяет с соседкой по лестничной клетке. Чтобы выследить его, она лезет через балкон и внезапно срывается с пятого этажа… Этаж высокий, но внизу растут густые кусты, которые спружинивают, точно батут…

Мадам Климантович при упоминании о неверном муже вздрогнула и еще раз посмотрела на часы.

— А меня тема вполне устраивает! — громко заявила она. — Есть где развернуться фантазии…

Когда студийцы разошлись, Валя подсела ближе к Истомину.

— Юлий Платонович, вы прочитали мою рукопись? — спросила она. — Хотя, если вы неважно себя чувствуете, можно перенести обсуждение на другой раз…

— Нет-нет! — закряхтел мэтр. — Ни в коем случае… Я готов.

От Истомина сильно несло нафталином и еще какими-то терпкими лекарствами. Вблизи Валя разглядела, что нос у Истомина весь покрыт мелкими красными сосудами, а белки глаз желтые, нездоровые.

Он открыл Валину рукопись.

— Ужасно, ужасно… — страдальчески сморщился он и высморкался в огромный платок, больше напоминающий полотенце.

— Что? — не поняла Валя. — Вам плохо?

— Нет, ваша рукопись — просто ужасно! — проскрипел он. — Это даже не литература, это… черт знает