проводили его взглядом, но разорвать объятий все равно не смогли.
— Надо идти, — шепотом сказала Валя.
— Ты же обещала! — возмутился Иван.
— Нет, правда, надо. Мама будет волноваться, я знаю, и воображать всякие ужасы. Она всегда воображает всякие ужасы, когда меня долго нет дома. Слушай, а ты Илье скажешь?
— О чем?
— О нас.
— Нет. Зачем? Ему-то какое дело… — пожал Иван плечами.
— Я ему не нравлюсь.
— Мне-то какое дело! Зато ты мне очень нравишься…
— Ванечка… — счастливо потянулась она.
В начале седьмого они наконец нашли в себе силы встать и отправились в сторону поселка. Мимо прошла чета отдыхающих — любители раннего купания, с полотенцами на плечах.
— Если ехать в соцстраны по приглашению, то тебе, Генрих, поменяют пятьсот рублей, — громко говорила дама своему спутнику. — А в капстраны — двести. И все — ни больше ни меньше.
— А если я собираюсь сначала в Англию, а потом в Испанию? — скрипучим голосом спросил мужчина. — Тыщу мне поменяют?
— Генрих, да я тебе со вчерашнего вечера пытаюсь растолковать — сумма для обмена не зависит от количества поездок.. В год! В год тебе поменяют только двести рублей!
— Мусечка, это ужасно. Мне сначала надо в Англию, а потом в Испанию…
— Нет, я так не могу! — с отчаянием прошептал Иван и резко свернул с дороги в кусты. — Иди сюда…
— Ой, Ваня, ты куда? — удивилась Валя.
— Иди сюда…
Близко гудел шмель, пронзительно пахло жимолостью. Они целовались в кустах, как безумные, и Валя не слышала ничего, кроме шума в ушах, — так стучало у нее сердце.
— Все, все, пожалуйста, больше нельзя…
Они вылезли из кустов красные, вспотевшие и, держась за руки, побрели дальше.
— Я спать хочу, — сказала Валя, пошатываясь. — А ты?
— И я.
— Тогда до вечера?
— До вечера…
Дома еще никто не вставал, было тихо. Валя прокралась в свою комнату, бухнулась в постель. Сон моментально сомкнул ее глаза, но даже сквозь навалившуюся дрему она рвалась всей душой к Ивану, даже в сновидениях не хотела расставаться с ним. А потом — словно провалилась в глубокий черный колодец, у которого не было дна…
— Нигде, ну нигде нет справедливости! — с чувством воскликнула Анна Михайловна. — Пусть хоть она сто раз импортная, из Германии и все такое… Но если госцена у этой куртки сто десять рублей, то зачем же ее продают за сто шестьдесят?!
— Неужели за сто шестьдесят? — ахнула Клавдия Петровна. — И ты купила?
— Купила, — скорбно, после паузы, призналась ее собеседница. — А что делать?
— Анюта, это в корне неверно, ты же своим поступком поддержала спекулянтов!
— А что, я должна была взять отечественную? Клавочка, там внесли и наши куртки, но такие, что на них без слез смотреть было нельзя. Зеленого цвета, рукава фонариком, талия на бедрах — просто тихий ужас! А вот тут у тебя чего, в этой кастрюльке? Надо же, гречка!.. Ее же днем с огнем не сыщешь… — мечтательно произнесла Анна Михайловна.
— А мне троюродная сестра из Ленинграда прислала. Давай я тебе тарелочку положу… Мои-то и не едят почти ничего. Что та, что этот…
— Нет, нет, нет, я навязываться не буду… ну разве что одну ложечку… Клава, а ты слышала, что Ленинград хотят переименовать?
— Слышала. Сестра писала… Типа, все как раньше, до революции — назовут Санкт-Петербургом. Санкт-Петербург… Сан-к-т… Язык можно сломать!
— Да и смешно как-то… Нет, не стоит к этому серьезно относиться! Был Ленинград, и пускай еще тыщу лет Ленинградом остается.
— Вот-вот, и сестра против. Говорит, после того, как город блокаду пережил, его вообще трогать нельзя. Ишь придумали — Санкт-Петербург! Тебе еще подложить?
— Нет, нет, нет! При моем пятьдесят четвертом размере просить добавки — просто преступление…
Валина мама включила переносной черно-белый телевизор, который стоял на веранде, покрутила антенну. На экране скакали полосы, звук надсадно шипел.
— Черт, не видно ничего… — с досадой сказала Клавдия Петровна. — Совсем не ловит сигнал!
— Вот вроде бы когда вправо, ничего… Клава!
— Что?
— Клава, это же Кашпировский!
— Да ну… — недоверчиво пробормотала та, продолжая настраивать изображение. — Ой, и правда… Кашпировский!
Они дружно уставились на экран. Сквозь помехи прорывался голос знаменитого на всю страну психотерапевта, отвечавшего на вопросы какого-то корреспондента.
— Правду ли говорят, что вы можете вылечить любого? — спросил журналист, который брал у Кашпировского интервью.
— Нет, всех я вылечить не могу, — решительно ответил тот. — Например, если в зале сто человек, то вылечу только пятьдесят из них или шестьдесят.
— Это как лотерея?
— Да, можно сравнить и с лотереей, причем — с весьма эффективной.
— Над чем вы сейчас работаете? — спросил журналист почтительно.
— Сейчас я в основном стараюсь лечить болезни тела. Но, досконально изучив психологию толпы, иногда даю установки, касающиеся только психики: не ругайтесь, не деритесь, не курите…
— Великий человек… — пробормотала Анна Михайловна, неотрывно глядя на экран. — Да, Клавочка? Настоящий гений… Мы, обычные врачи, ему и в подметки не годимся. Он — человек будущего!
— Что вы считаете своим главным достижением? — спросил журналист.
— Я добился излечения многих соматических заболеваний, болезней, которые лечились только скальпелем, а теперь нож хирурга и не нужен…
— Как бы я хотела попасть к нему! — завороженно пробормотала Анна Михайловна. — Говорят, после приема у него женщины начинают худеть. Я мечтаю сбросить килограммов двадцать, нет, даже тридцать!
«Как надоели они с этим Кашпировским!» — с досадой подумала, проснувшись наконец, Валя. Она вылезла из окна и пошла на задний двор — там, где они любили сидеть с Лидой. В мыслях опять был Иван, только Иван…
— Пирогова! — закричала через забор Лида. — Вот ты где…
— Имей в виду, что я на тебя обиделась! — весело ответила ей Валя.
За что? Ах да, я же проспала… Валька, прости меня, но встать в три часа утра было выше моих сил! А ты ходила на Иволгу? Илья там был?
— Ладно, иди сюда…
Лида змейкой проскользнула сквозь щель в заборе и побежала к подруге.
— Черт, опять в крапиву попала… Валька, да ты скажи — был Илья или нет? — нетерпеливо переспросила она.
— Нет. Наверное, тоже проспал… Только мы с Ванечкой.
— Ах, только вы с Ванечкой… — Лида села рядом с подругой, заглянула той в лицо. — Пирогова…
— Что? Ну что ты на меня так уставилась? — захохотала Валя, не в силах притворяться — счастье так и лилось из ее глаз.
