— Понял!

А к вечеру явился и официальный мой помощник, назначенный ревкомом по рекомендации штаба красноармейского полка, расквартированного в Крайске. Он вручил мне пакет. Вскрыв плотный конверт из синей оберточной бумаги, я поднял глаза на его предъявителя и остолбенел.

Передо мной стоял Егор Малинин.

После разговора с начальником штаба полка я возвращался в свой особняк. Во мне бродили противоречивые мысли. Сухопарый, с длинными ногами начальник штаба, бывший поручик Красильников сказал, пожимая острыми плечами:

— Ну и что же? Допустим, что в шестнадцатом году Егор Малинин совершил уголовный проступок. Но если мы разберемся в психологии этого крестьянского парня, то увидим, что в нем искали и не находили выхода буйные силы молодости. В его душе назрел протест против палочного режима. Но он не знал, как бороться за справедливость. Озлобление толкнуло его на воровство Нет, мы не имеем морального права сегодня вспоминать об этом и не доверять Малинину. С тех пор он прошел большой путь, воевал в Красной гвардии. Он беспощаден к врагам революции, поэтому мы рекомендовали его для работы в Чека. Не беспокойтесь, товарищ Братченко. Мы послали вам хорошего помощника

Комиссар полка, седой, строгий мужчина, старый подпольщик, которого я знал еще по Томску, на мой осторожный вопрос о Красильникове ответил с улыбкой:

— Никак мы не избавимся от недоверия к бывшим офицерам, так называемым «военспецам». Забываем, что многие выходцы из дворян искренне преданы революции.

И я сдался. «В конце концов, черт его знает, этого Малинина! — думал я, шагая по скользкой, обледеневшей мостовой. — Может быть, и правда в нем зрел какой-нибудь протест?» И все же я никак не мог избавиться от невольного чувства брезгливости, вспоминая несчастного солдата-часового

Морозный воздух и умиротворенная тишина, разлитая на пустынных улицах, успокоили меня. «Будем работать! — решил я. — А там дело покажет».

Я уже приближался к особняку, как вдруг мое внимание привлек бегущий по улице человек. Что-то паническое было в его облике: в обнаженной голове, на которой волосы смерзлись и побелели, в развевающихся полах старенького пальто, в дико вытаращенных глазах. Он, как смерч, промчался мимо меня. Я отступил и, оказалось, вовремя, ибо в этот момент сзади послышался топот и грянул выстрел. Бежавший споткнулся и медленно сел на снег.

Двое мужчин в длинных офицерских шинелях без погон, в одинаковых барашковых шапках подбежали к упавшему. Я вы тащил наган.

— Руки вверх!

Мужчины бросились бежать. Я выстрелил, но не попал и решил преследовать убийц. Бежал за ними, пока не потерял их из виду. Тогда остановился. На снегу под ногами что-то блеснуло. Нагнувшись, я увидел ключ от дверного замка. Он был длинный, со сложной зубчатой «бородкой». Ключ мог выронить кто-нибудь из бежавших. Я поднял его и поспешил к раненому. Приподняв его тяжелую голову, заглянул в лицо. Это был пожилой мужчина с редкими усиками и горбатым носом. На тонких губах пузырилась кровь. Одет он был в форму чиновника финансового ведомства: в салатного цвета шинель и светлые узкие брючки с желтым кантом.

— Пусть... ревком примет меры, — прохрипел раненый. — Двадцать шестого декабря... Они хотят... — Голос его становился слабее. В последний раз он пошевелил губами и умолк.

Положив убитого на снег, я поспешил в Чека. Поднимаясь по лестнице, я услышал из-за притворенной двери громкие голоса и узнал задорный дискант Лешки и ленивый тенорок Малинина.

— Вашего брата антиллигента вешать надо! — спокойно говорил Малинин. — Все вы предатели сопливые, контрики и спекулянты! Кто тебя, гимназера, белую кость, в Чеку допустил?

— Дурак! — напряженным голосом, в котором звенели слезы, закричал Лешка. — А Ленин, по твоему мнению, кто? Не интеллигент, скажешь?

— Дал бы я тебе мнение! — презрительно ответил Малинин.

Я распахнул дверь. Кольцов стоял у окна с багровым от обиды лицом и дрожащими губами. Егор сидел за письменным столом, заложив ногу на ногу. В камине жарко пылали дрова. Багровые отблески играли на щегольских лаковых сапогах Малинина. Увидев меня, он вскочил, а Лешка постарался придать лицу суровое выражение.

— На улице человека убили, — сказал я. — Надо подобрать и тщательно осмотреть.

Когда убитого втащили в вестибюль, я послал Лешку за доктором и коротко рассказал Малинину о том, что произошло.

Егор наклонился над телом:

— Надобно спервоначалу дознаться, кто он такой.

Явился доктор, румяный толстяк в енотовой шубе. Поднятый прямо с постели, он был очень испуган. Взглянув на убитого, доктор с ужасом проговорил:

— Это Новиков, старший кассир из банка. Он на нашей улице жил.

Осмотрев рану, доктор с профессиональным хладнокровием прибавил:

— Пуля прошла навылет через правое легкое и сердечную сумку. Летальный исход был неизбежен.

— Отвезите тело в морг! — приказал я.

Поднявшись наверх, мы заперлись в кабинете и стали совещаться.

— Прежде всего, товарищи, — начал я, когда Малинин и Кольцов сели на диван и закурили, — необходимо все соблюдать в строжайшей тайне.

— Я, честное слово, буду нем как рыба! — горячо произнес Лешка.

Малинин пренебрежительно покосился на него и сказал:

— А что, ежели просто хотели ограбить кассира? Тогда незачем и головы ломать. Разве их отыщешь сейчас, этих жуликов?

— Это совершенно исключено! — быстро перебил Лешка. — У него с собой не было ни копейки!

— Мало ли что! А они думали, что было. Много ты понимаешь!

— Нет, товарищи, какое уж ограбление, — вздохнул я. — Ясно, что убили, желая заткнуть рот. На двадцать шестое декабря что-то готовится. Сегодня двадцатое. Если за шесть дней ничего не узнаем, можем очутиться в неприятном положении.

— Надо выяснить, кто стрелял, — сказал Лешка.

— Ищи ветра в поле! — фыркнул Егор. — Нет, тогда уж в банк лучше пойти. Там хоть расскажут, с кем Новиков компанию водил.

«Он прав!» — подумал я и обратился к Кольцову:

— А ты как считаешь?

Мне хотелось подбодрить парня, а то от пренебрежительной усмешки Малинина он совсем увял.

— Никак я не считаю, — отвернулся Лешка. — Что прикажете, то и буду делать!

— Хорошо, — встал я. — На этом совещание объявляю закрытым.

Кольцов и Малинин ушли. Я выключил настольную лампу и запер дверь.

Егор жил на квартире у какой-то вдовы, которая торговала пирожками. Кольцов бегал ночевать к отцу. Я спал тут же, в кабинете. Вытащив из ящика стола простыни, я постелил на диване и лег. За окном, в луче уличного фонаря, суетились мохнатые снежинки. На паркете блестели лунные квадраты. Я закрыл глаза, но уснуть не мог. В голову лезла всякая чепуха. Представилось, будто комната, где я лежу, — тюремная камера, за дверью расхаживает надзиратель, а у постели стоит начальник тюрьмы и, шевеля бескровными губами, шепчет: «Самоусовершенствование и покорность помогут тебе достичь желаемого!»

Фу, черт! Я открыл глаза. За дверью явственно слышался шорох. Нащупав под подушкой наган, я