– Нет.

– Общество, коммунизм, идеалы, – надо и о себе немного подумать. Так вы уморите себя. Отдыхайте, дышите свежим воздухом и лучше питайтесь. Вы, конечно, скажете, что это меньшевистская программа. Но я уверен, что если бы ваш Ленин был здесь, он уложил бы вас в постель. Да вы не слушаете меня?

Безайс был измучен и сознавал только, что доктора бояться нечего.

– Слушаю, – ответил он. – Если бы Ленин был здесь, он уложил бы меня в постель. У вас профессиональный подход к делу. Есть много вещей на свете, которых вы не сумеете понять.

– Стар?

– Может быть.

– И глуп?

– Нет. Просто вы чужой человек.

– Чужой? А вы мальчишка!

Безайс с удивлением заметил вдруг, что доктор волнуется.

– Чужой… говорите прямо: кровосос. Ещё и выдаст, чего доброго, правда?

Он оборвал себя самого.

– Я пошутил. Конечно, чужой. Знаете что? Пойдёмте поешьте чего-нибудь. У вас совершенно заморённое лицо.

– Спасибо, не могу. На улице меня дожидается одна девушка.

– Тоже сестра какая-нибудь? Ну, как хотите.

– Сколько я вам должен за работу?

– Какие у вас деньги? Купите себе на них леденцов.

Он отошёл к столу, написал несколько рецептов и долго объяснял Безайсу, что надо делать. Он настаивал на том, чтобы Безайс на другой же день привёл его к Матвееву.

– Политика политикой, а гангрена сама собой.

Безайс машинально кивал головой. Он был оглушён событиями этого дня и чувствовал себя невыносимо скверно.

– Хорошо, – сказал он безрадостно.

Он кое-как одел Матвеева, заложил его руку за шею и приподнял с дивана. Матвеев все время невнятно мычал, и Безайсу это напоминало, как на бойне мычит сваленный последним ударом бык. Нести было тяжело, но Безайс отказался от помощи доктора.

– Я сам.

Он вынес его на улицу и бережно уложил в сани, укрыв пальто. Подумав, он снял шинель и тоже положил её на Матвеева, оставшись в куртке.

– Что с ним? – спросила Варя. – Ты простудишься.

– Ничего. Ну, поедем.

Он оглянулся. Доктор стоял в дверях, ветер трепал его редкие волосы и полы пиджака. На его лице отражалось волнение, и глаза за толстыми стёклами казались большими и тёмными. Точно вспомнив что- то, Безайс вылез из саней и подал ему руку.

– До свидания. Я и мои товарищи – мы вас благодарим.

– Ладно, – сказал доктор. – Какое вам дело до меня? Конечно, вы правы: у вас слишком много дел, чтобы обращать внимание на стариков. Из стариков надо варить мыло, правда?

Он захлопнул дверь и снова открыл её.

– Но завтра обязательно приходите за мной.

Матвеев открыл глаза и вдруг разом почувствовал, что жизнь переменилась, – будто и земля и воздух стали другими. Сбоку он увидел окно, тюлевую занавеску и ветку сосны, качавшуюся за стеклом. Кто-то осторожно ходил по комнате.

– Можно, – услышал он голос Безайса. – Но только тише, тише, пожалуйста. Скажи, чтоб затворили дверь из кухни. Кажется, их надо держать пять минут. Крутых он не любит, надо в мешочек.

Ему ответили шёпотом. Матвеев снова стал дремать, но его вдруг поразил звук, от которого он давно отвык. Где-то мяукала кошка – и он живо представил себе, как она ходит, выгибая спину, и трётся об ноги. Он повернул голову, и голоса смолкли. Безайс присел на край кровати.

– Как дела, старина? – спросил он, широко улыбаясь. – Дышишь? Лежи, лежи. Привыкай к мысли, что тебе придётся порядочно полежать.

– Жарко, – ответил Матвеев. – Сними с меня эту штуку.

Он почувствовал боль в левом плече и поморщился.

– Больно? – спросил Безайс, стряхивая термометр. – Дай, я тебе поставлю. – Он приложил руку к его лбу. – Жар. Тебя лихорадит. Не раскрывайся.

– Где это мы сейчас?

– У Вари. Ты разве не помнишь, какой здесь вчера был переполох, когда мы ввалились?

Он ничего не помнил – голова была как пустая. Все его мысли сосредоточились вокруг тюлевой занавески, окна и мохнатой ветки, однообразно качавшейся перед глазами. Тело болело ноющей болью – это было совершенно новое ощущение. Он обрезал себе пальцы, падал, в драке ему разбивали голову, – но такой странной боли он не испытывал никогда.

Тут он вдруг вспомнил давнишний, забытый им случай с колбасой, происшедший несколько лет назад. По карточкам выдавали колбасу, и он на рассвете стал в длинную, на несколько улиц растянувшуюся очередь. Очередь двигалась медленно – наступило утро, по улицам с песнями прошёл отряд ЧОНа, в учреждении напротив красноармеец долбил на машинке одним пальцем. После обеда пришли рабочие строить на площади арку к какому-то празднику. К прилавку он дошёл уже вечером, и тут, когда приказчик отвесил ему полфунта ярко-пунцовой колбасы, оказалось, что Матвеев взял с собой карточки на керосин. И теперь ему вдруг стало неприятно и обидно на свою рассеянность. «Те были синие и с каёмкой по бокам, а эти розовые и без каёмки», – подумал он.

Но он опять забыл об этом случае и вспомнил, что рядом с ним сидит Безайс.

– А что со мной, Безайс? Почему я лежу?

Безайс уронил ложку и долго искал её.

– Тебя хватило в ногу, – ответил он, вертя ложку в руках. – Но теперь опасности нет, не беспокойся. Мы тебя выходим.

Какая-то новая мысль беспокоила Матвеева. Она не давала ему покоя, и он беспомощно старался вспомнить, в чём дело. Но он знал, что дело важное и что вспомнить он обязан непременно.

Безайс тихо спросил:

– Ты какие любишь яйца больше: всмятку или в мешочке?

– Я люблю… – начал он и вдруг вспомнил. – А деньги? А документы? Целы они?

– Не беспокойся. Все цело.

– Безайс, это правда? Они у тебя?

Безайс покорно встал и достал из мешка свёрток. Но когда он вернулся к кровати, Матвеев спал уже, Безайс пошёл к двери. У косяка сидела Варя.

– Пойдём отсюда, пусть он спит.

Они вышли в другую комнату. Варя подошла к окну. Это была столовая, здесь стоял обеденный стол, исцарапанный мальчишками буфет и клеёнчатый диван. На стене висели барометр, карта и рыжая фотография Вариной мамы, снятая, когда мама была ещё девушкой и носила жакет с высоким воротником.

– Это хорошо, что он спит, – сказал Безайс. – Значит, рана его не очень беспокоит. Но мне прямо страшно вспомнить, как доктор вчера чинил ему ногу. Бедняга! Александра Васильевна пришла?