— Дружок твой старается, — сказал над ухом Побережный. Зарево то разгоралось, то притухало и вдруг оказалось совсем близко. Красные отблески осветили захлестывавшие пирс волны и одинокую фигуру Женьки, колдовавшего у бочки с соляркой. Поодаль лежали в снегу собаки.

Из рубки высунулся старшина:

— Не подойти, Дмитрич! Глянь, что накат делает! Сунемся — изуродует, как бог черепаху!

— А зачем подходить? — ответил Побережный. — Ты держись рядком, Петя, а мы в момент перебросим мешки.

— А сами? — спросил старшина.

— У тебя переночуем, что нам сделается.

Кирилл, молча слушавший этот разговор, не одобрял решение Побережного. Одно дело — подойти к пирсу и спокойненько выгрузить мешки, и другое — переправлять их по воздуху. Тут можно было и просчитаться.

— Шеф, — сказал он, — риск, конечно, дело благородное, но, может, перекантуемся до утра?

— Кантуйся, — ответил Побережный. — А я не хочу. Ты прогноз слышал? Пока будем у Петьки груши околачивать, мешки сгниют. А так Женька их хоть рассортирует. Петр! Дай-кось трубу свою!

Он взял протянутый старшиной мегафон и, уйдя на нос, стал что-то кричать Женьке. Волны швыряли катер, но Побережный на своих ногах-тумбах стоял неколебимо.

Выслушав Побережного, Женька так шуранул в бочке, что столб пламени вырвался из нее, как из жерла вулкана. На пирсе стало светло, словно днем.

— Порядок, — сказал Побережный, возвращаясь и отдавая старшине мегафон. — Ты только держи как следует, Петр. Все от тебя теперь зависит.

— Я держу, — сказал старшина. Широко расставив ноги, он стоял у штурвала, навалившись на него своей широченной грудью, похожий на флибустьера перед абордажем.

— Давай, — сказал Побережный Кириллу. — Добросишь?

Кирилл молча кивнул головой. Взяв первый мешок, он встал у борта и приготовился бросать. Мешки были нетяжелые, от силы по пуду, и Кирилл нисколько не сомневался в том, что добросит.

У пирса волны были выше и круче, чем в проливе, и «жучок» подкидывало, как на батуде. Напружинив ноги, Кирилл выждал, когда очередная волна подхватила катер, и, едва он только завис перед тем, как плюхнуться обратно, Кирилл с силой бросил мешок. Точно выпущенный из баллисты, плотный бумажный куль описал крутую траекторию и упал на пирс. Там его тотчас подхватил Женька. Не оборачиваясь, Кирилл принял из рук Побережного второй мешок, и вся процедура повторилась в точности. Наконец остался последний, пятый мешок. Взяв его, Кирилл прикинул расстояние до пирса — ему показалось, что оно увеличилось. Знаками он велел старшине подвести катер поближе и размахнулся. И когда уже думал, что дело, в сущности, сделано — то ли опять сплоховал старшина, то ли подвел глазомер, — почувствовал, что не добросит. Пытаясь удержать в руках мешок, Кирилл сделал шаг вперед, к борту, и, потеряв равновесие, покатился по скользкой палубе. Он успел зацепиться за что-то на ней, но подхватить вырвавшийся из рук мешок ему не удалось. Задержавшись на мгновение у борта, мешок мягко, как тюлень в полынью, соскользнул в воду.

Кирилл еще не успел прийти в себя, когда услышал сильный всплеск, как будто за борт сбросили бревно. Он оглянулся и увидел на палубе полушубок Побережного, а самого его — барахтающегося в волнах с злополучным мешком над головой. Еще Кирилл увидел Женьку, который бежал от нарт, на ходу разматывая веревку.

— Круг! — заорал старшина, бешено крутя колесо штурвала. — Круг бросай!

Кирилл, как кошка, метнулся к рубке, сорвал с нее красно-белый спасательный круг и, прицелившись, кинул его Побережному. Круг блином скользнул по воде и закачался на волнах рядом с Побережным. Тот одной рукой ухватился за него.

Но это было еще не все. Набиравшие разбег волны неумолимо, метр за метром, тащили Побережного к пирсу, и Кирилл понимал, что, если сейчас, сию же минуту не помочь Побережному, его не спасет никакой круг: еще до того, как тело сведут судороги, волны сплющат шефа о бетон пирса в лепешку.

Кирилл беспомощно оглянулся. Сознание собственной вины заставило его позабыть обо всем на свете. Уже не сознавая, что делает, он начал срывать с себя полушубок. Кинуться в эту проклятую воду, утонуть, но помочь Побережному!

— Стой! — закричал старшина, увидевший, что Кирилл сейчас тоже сиганет за борт. — Стой, дурак!!

Наполовину высунувшись из рубки, он одной рукой сграбастал Кирилла, а второй продолжал крутить штурвал, разворачивая катер почти на месте. Звякнул телеграф. «Жучок» вздрогнул и, словно пришпоренный, понесся вдоль обледенелой стены пирса, почти задевая ее бортом. Это был рискованный маневр, по старшина, видно, знал, что делал. Был единственный шанс спасти Побережного — встать между ним и пирсом, и старшина решил использовать его.

Кирилл понял это.

— Пусти! — рванулся он.

— Прыгнешь — убью! — предупредил старшина, разжимая пальцы.

Но Кирилл уже не нуждался в этих предупреждениях. Подбежав к борту, он вцепился в леерную стойку и перегнулся через борт, готовясь подхватить Побережного. Он знал, что скорость сбавлять нельзя — их сразу же швырнет на пирс, и думал только об одном: не промахнуться.

Катер взлетел, провалился, и сразу же рядом с собой Кирилл, увидел протянувшуюся ему навстречу руку Побережного. Свесившись так, что волны окатывали его с головой, Кирилл схватил эту руку. Его рвануло и стало раздирать словно на дыбе. Это продолжалось минуту, может быть, полторы. Потом напряжение ослабло — наверное, они проскочили пирс, и старшина сбавил ход.

Кирилл подтянул Побережного к борту.

— Возьми мешок… — прохрипел Побережный, — Я сам…

Он рывком выбросил из воды свое грузное тело и лег животом и грудью на палубу. Ноги Побережного продолжали висеть за бортом, но он как будто не чувствовал этого, как рыба хватая ртом воздух и отплевываясь от воды, которой успел порядочно наглотаться.

— Давай в машину! В машину давай! — кричал из рубки старшина.

— Погоди ты! — не поднимая головы, сказал Побережный. — Дай очухаться!

Он наконец-то весь вылез на палубу и, сняв сапоги, стал выливать из них воду.

— Кирилл! — позвал он.

Кирилл, относивший мешок в рубку, подошел. Он ожидал упреков, ругательств, чего угодно. Но Побережный ни словом не попрекнул его.

— Тащи мешок в машинное, — сказал он. — Посмотри, что там. Хорошо бы газеты. Высушим, за первый сорт сойдут. Ну, а коли письма… — Побережный не договорил, махнул рукой.

Катер уходил от пирса. Некоторое время был виден Женька, увязывавший мешки, потом костер на пирсе потускнел, скрылся во мраке, и, только присмотревшись, можно было различить слабое дрожащее свечение, которое вскоре пропало совсем.

В мешке оказались газеты. Они даже не промокли, только верхние, и повеселевший Побережный тут же разложил и развесил их по всему машинному отделению.

Мотористу, явно недовольному его действиями, Побережный сказал:

— А ты, дух, молчи. Не заржавеют твои железки. Дал бы лучше чего-нибудь на зуб. Небось сам тут гонишь.

Моторист подумал и достал из аптечного ящика замасленную бутылку и стакан. Побережный зубами вынул пробку и понюхал горлышко.

— Смотри ты! — удивился он. — Казенный! А закусить у тебя не найдется?

— Рукавом закусите, — сказал моторист.

Побережный не обиделся.

— И на том спасибо, — сказал он. — Держи-ка, Кирилл…