– и в этом деле показывал сметливость, расчет и соображение. Я знал также чиновника, который не умел написать по-русски трех строк, хотя он русский и другого языка не понимал; но он необходим на своем месте, и ни одно мало-мальски важное дело рук его не минует: у него в голове все мелочные подробности разных узаконений и постановлений, весь Свод законов с продолжением своим и все указы, вошедшие и не вошедшие в Полное собрание законов. Прочитав записку, предположение, ход тяжбы – он вам не призадумавшись скажет, что согласно, а что несогласно с узаконениями, на чем должно основать то или другое, где правая, а где виноватая сторона и каким образом должно повести дело, чтобы оно было правое.

Иван Иванович просидел, как вы видите по благоприобретенному складу хребта и по всей посадке его, лет двадцать за зеленым сукном,- как бывало в старину выражались. Он не сочинитель, не славился никогда тем, чтобы писал складно и красно, а между тем был делец первого разряду. Каждое дело разберет он вам по косточкам, по суставчикам, и, несмотря на приказный язык, которым излагал сущность, справки, узаконения и заключение, он давал вам верный, прямой и ясный взгляд на дело, и никакие крючки, плутни и путаницы не могли его сбить с прямого тракту. Ничто не развлекало при подобной работе внимания его, ничто не могло заставить его потерять из виду самую суть; словом, ясное и верное понятие, изложенное самым диким, приказным языком, было неминуемым последствием всякого подобного труда Ивана Ивановича. Вот, кажется, главная причина, почему он и был в душе своей честный человек. Неодолимое природное побуждение влекло его к истине, к прямой цели, и он просто не умел обсудить дела криво, ни за деньги, ни из дружбы, не мог и не умел, если бы даже и захотел. Он брал подарки от просителей, от людей, которых дела переходили через его руки, даже иногда сам напрашивался на гостинец, но был доволен небольшим и принимал его всегда только от людей, которым честный труд его послужил в пользу; словом, он был человеком неподкупным. Если, бывало, хотели его наперед задобрить, если предлагали ему деньги за неправое дело, то он, покачав головой и взяв с особенною ужимкою напойку табаку, говорил преспокойно: 'Постойте, милостивец мой, мы не добрались еще до самого суть; вот как даст бог, покончим все, да довольны останетесь, так из чести по мере сил своих и удовольствия отблагодарить можете'. Если же дело подходило к концу и решалось не к удовольствию докучливого просителя, то Иван Иванович объяснялся с ним откровенно: 'Не извольте у нас хлопотать понапрасну,- говорил он.- Это не такое дело; мы с своей стороны покончили, обработали самую суть и ниже ни одной лазейки вам не оставили; а коли угодно, идите вот к такому-то, дело теперь у него в руках; он человек смелый; коли возьмет на себя ответ пред богом и великим государем, так вам там счесться с ним будет домашнее дело, а не наше'. Если дело решалось, по мнению Ивана Ивановича, неправо и в особенности без соблюдения даже и наружной законности, то Иван Иванович, осадив лопатки и подав шею свою в хомуте назад, встряхивал табакерку и говаривал: 'Экие, подумаешь, смелые на свете люди суть - даже не то что бога, а никого не боятся!' А если такое решение было следствием искусной подделки и обстановлено было кругом надлежащим образом ссылками и доводами, то Иван Иванович любовался делом этим, улыбался, разбирал его внимательно, прокладывал себе мысленно прямой путь к самому суть и заключал: 'Вот тебе и наука нашему брату: не городи такого заплоту, чтобы на любом месте доску поднять да пролезть можно было, а клади кругом каменну стену, чтоб ни ходу, ни лазу не было; пусть тогда лезет, кому охота, через конек; коли не выломит шеи, так, стало быть, прав: ну да и мы правы, делать нечего'. В этом смысле он и говорил часто о деле, которое поведено было плохо, без уменья и осторожности: 'это изба не мшеная'; или, в других случаях: 'дельце это надо ухитить кругом основательно, чтоб углы не промерзали', 'тут рубка требуется опасливая, в зуб, да сковородничком, чтоб избу нашу не расперло'.

Иван Иванович давно уже был в отставке, сколотив себе кое-как деревянный домишко и огородишко на Петербургской стороне у Крестовского перевозу; этим он и жил, да занимался еще хождением по делам. Важных, больших дел, конечно, у него не случалось, и он за них не брался; но по делам мелким и средней руки он был удивительный мастер и такой искусный стряпчий, каких не много. Пути Ивана Ивановича, как пути судьбы, были неисповедимы; взявшись за дело, которое считал он правым – а за другое он сам и не брался, но охотно указывал на искусных людей, которые-де возьмут,- взявшись за него, Иван Иванович в кованых выростковых сапогах своих и затасканном сюртучишке отправляется, бывало, с утра шнырять по всем частям города; всюду у него есть свои, кумовья, сваты, крестники, кумушки, и таким образом он дойдет черными лестницами до какого угодно этажа. Есть, говорят, приступ к всякому человеку с трех сторон, снизу и сбоку. Пролаз Иван Иванович равно пользовался всеми тремя путями и так искусно соразмерял удар, что, осадив человека со всех трех сторон вдруг, принуждал его нередко к безусловной сдаче, несмотря на то, что осажденный и не знал вовсе, есть ли на свете такой-то Иван Иванович Салтанов или Орешников, и что первый сидел в это время в осаде на Фонтанке, в Морской, в Миллионной, а последний, осаждающий, за тридевять земель, на Крестовском перевозе, и посадив очки верхом на нос, преспокойно занимался в это время другими делами. Швейцары, камердинеры, кучера и жены их, лакеи, дворецкие, курьеры, повара и форейторы, прачки, горничные, швеи – все это в случае нужды служило под осадными знаменами Ивана Ивановича; тьма лазутчиков доставляла во всякое время самое верное и точное сведение о состоянии неприятеля, о слабых местах крепости: Иван Иванович подводил втихомолку с Крестовского перевозу свои мины и фугасы, и неприятель сдавался на капитуляцию. Забавнее всего при этом то, что как Иван Иванович был полководец темный, никому не известный, то дело и оканчивалось без всякой огласки и как будто устраивалось так или иначе само собою.

Второй разряд вольных и невольных сподвижников Ивана Ивановича были: учители, гувернёры и гувернантки, доктора, откупщики, поставщики, мелкие чиновники, компанионки, актрисы, художники и проч., эта сила действовала сбоку, между тем как первая подпирала снизу; а для подания помощи сверху Иван Иванович прибегал к содействию тех же верных дружин, направляя удар свой, по законам тяготения, параболического полету снарядов и теории рикошетов – окольными, круговыми путями очень искусно поверх головы осажденного, таким образом, чтобы рикошет, контузия, или отдача орудия, или бтскок снаряда отозвались там, где следовало. В этом искусстве Иван Иванович достиг высокой степени совершенства, и глаз его был так верен, что, окинув местоположение взором, сообразив средства свои и взвесив все обстоятельства, он каждый раз объявлял наперед степень успеха и все его последствия. Удивительно и непостижимо, как Иван Иванович успевал в покушениях своих с такими ограниченными средствами; но он каждый раз с таким знанием дела опознавал наперед местность, измерял через лазутчиков глубину рва и добывал самый чертеж крепости, что неприятель был всегда у него в руках, и пролом, подкоп или ночное нападение врасплох – всегда удавались. С одной стороны он подъедет кумовством; с другой – подползет усердной просьбой и болтовней; с третьей – подвернется через третьи руки уместным гостинцем и, восходя таким образом до самого его превосходительства, суть, не минуя ни одной степени или ступени, верстал дело и, отпировав победу, ложился спать. Если голова на утро немного болела, то у Ивана Ивановича и на это были разные снадобья: огуречный рассол, лимонная корка, морковный сок, и все это оканчивалось в таком тесном и безызвестном кругу, что Петербург никогда и ничего о ходе этого дела, или по крайней мере о скрытных пружинах его, не узнавал. Знали только иногда, что в таком-то деле приняли вдруг, и бог весть отчего, участие такие-то великие лица; что такой-то сильный человек и с голосом обратил внимание на дело, которое считалось пропащим, а теперь, говорят, правда всплывает наружу; но как и отчего все это делалось, никто не знал и не подозревал.

Вот видите ли, какой именно талан был у Ивана Ивановича и чем его Провидение наделило, из остальных же таланов людских у него не было зато почти ни одного, он был одарен в высшей степени способностью входить во все подробности чужих нужд и забот, смекать ощупью, по первому приему, самую суть дела, распознавать путь, по которому можно следовать с надеждой в свою выгоду, и, избрав однажды цель, признанную им доступною, стремиться к ней не унывая и не утомляясь, настраивая искусно целое поколение в свою пользу. Иван Иванович знал, что одним канцелярским и судным порядком не всегда достигнешь верно, скоро и приятно цели своей; для того-то он и опутал себя кругом невидимой паутиной разных связей, куда только мог достать своею или чужою рукою,- а сидел невидимкой в темном углу и, отправляясь, по мере надобности, по той или другой ниточке во все стороны, добирался до человека, которого посылал куда следовало далее, а сам спокойно возвращался в уголок свой и наслушивал паутину, не принесет ли она ему ответу. Но зато на все другое у Ивана Ивановича не добьетесь ни ума, ни толку; и