– Сейчас, сейчас, – засуетилась Ната. – Ты вот пока выпей да закуси брусничкой, а я горячего приготовлю…
Научившийся в больнице от скуки задавать медицинские вопросы, Степа опростал стакан, но, прежде чем бросить в рот горсть брусники, поинтересовался:
– От чего ягода? От головы, живота либо от зубов?
– Бабка на базаре говорит, что от почек и от явлений.
– Ну раз от явлений… – Степа пожевал бруснику. – Наливай по новой. И сама прими, чтоб руки не дрожали: сейчас заявление писать будем.
– Куда? – с ужасом спросила женщина, жалея, что под рукой нет мышонка.
– Чтоб нас расписали мужем и женой, – объяснил Степа. – Ну! – И каленым кочегарным басом пропел во всю глотку из «Травиаты»: – С той же светлою душой я стою перед тобой!
Через две недели они стали мужем и женой, а когда Степин старинный приятель осторожно поинтересовался, каково ему теперь, Марат продекламировал с пафосом:
И уже без пафоса сказал:
– Мне теперь, Колька, сразу двоих сапог не надо – а ты еще спрашиваешь, хорошо мне или плохо!
Когда же Буяниха однажды заметила, что напрасно Степа старался, спасая от гибели пьяницу, да еще ценой собственного здоровья, Марат сострадательно ответил:
– Завидую твоему аппетиту, подруга: ни одной ложки говна не пропустишь. Не иначе вечно жить хочешь.
После неожиданного замужества Ната пить меньше не стала и, хотя Степан ее об этом не спрашивал, однажды призналась, что напивается от страха перед каждым очередным пассажирским поездом, прибывающим из Москвы.
– Страшный, конечно, город, – согласился Марат. – Однако до нас пока доедешь, весь страх растрясешь.
– Этот не растрясет, – уныло возразила Ната. – Только не этот.
Степан внимательно посмотрел на нее, но промолчал.
В тот день, когда пассажир с московского скорого – мягкая шляпа, мягкое улыбчивое лицо, долгополый светлый плащ-пылевик и серые перчатки тонкой кожи на костлявых руках – зявился к ним в дом, Ната тотчас принялась собирать чемодан.
Марат сидел на диване и мастерил бумажного голубя.
Наконец Ната щелкнула замками чемодана и со вздохом выпрямилась, не глядя на мужа.
– Садись, – велел он, не отрываясь от дела, – я тебе пока развода не давал.
Из-под мягкой улыбчивой маски молчаливого незнакомца вдруг поперли кости и желваки. Ната сжалась, схватилась за чемодан.
– Иди-ка сюда, шляпа, – поманил приезжего Степан и, когда тот, сжав кулаки, шагнул к дивану, ловко схватил его правой рукой за нос. Спрыгнул на пол и, не выпуская вражьего носа, из которого уже вовсю хлестала кровь, ползком-прыжком дотащил мычащего, невольно опустившегося на четвереньки гостя до двери. – Жаль, ноги у меня нет, чтоб тебя чин-чинарем проводить. Дверь видишь?
Гость замычал.
Левым указательным пальцем Степан, сжав губы, с маху пробил дверную доску насквозь. И только после этого отпустил окровавленный нос.
– Назад вернешься только через эту дырку, – сказал Степан. – Но сперва постучись, чтоб я успел дверь на ключ запереть.
Стеная и всхлипывая, мотая головой из стороны в сторону, незнакомец выполз за дверь, которая тотчас захлопнулась за ним, стукнув гостя по пяткам с такой силой, что он вылетел на крыльцо и скатился по ступенькам во двор.
– Думаю, после такого до свиданья он больше не скажет здрасьте, – сказал Степан. – Налей, что ли, а то даже устал.
Ната бегом принесла ему стакан самогонки и со страхом уставилась на Степино бесстрастное лицо. Пожав плечами, он выпил, выдохнул и взревел басищем:
Пожевав горбушку, сказал:
– Выкинь из головы этого писаришку. Ты у меня как мышь за щекой. И учти, я бью всего два раза: второй раз – по крышке гроба.
В голосе его было столько убедительности, что ее хватило бы гробов на пять. А может, и на десять.
Вечерами Ната вывозила его к реке на прогулку в детской коляске, кое-как приспособленной для взрослого человека без ног.
«Мотор бы какой приспособить – хоть на пердячем паре, – ворчал Марат. – А то катаюсь, как будто я какой-нибудь рикша богатый».
На берегу он замолкал и смотрел на реку, облака, деревья и небо с таким выражением на лице, что Ната от страха не выдерживала и говорила:
– Это река, Степа.
– Ну! – восторженно откликался муж.
– А это небо…
– Ну и ну! А звезды когда – так и вообще!
В голосе его звучало такое восхищение, словно он только что обрел зрение после долгих лет полной слепоты.
Однажды по пьянке она забыла его на берегу, а когда утром прибежала похмельная виниться, Степан сказал:
– Рассвет был, Натка, – ну и ну! Это – это! А вообще давай своих детей заводить.
– Не будет у меня детей, Степа, – ответила жена. – Никогда.
– У тебя не будет, значит, будут у нас.
И они, осилив и перекричав все комитеты и комиссии, усыновили двоих детдомовских мальчишек, ровесников Вовку-первого и Вовку-второго.
Детьми, однако, Степан вовсе и не занимался. Понаблюдав за тем, как он учит парнишек мастерить проволочных зверей с пружинкой, способных хватануть кого-нибудь алюминиевыми зубами за задницу, и бумажных голубей с секретом, которые почему-то даже в безветренную погоду могли парить в воздухе по два-три часа, Буяниха проворчала:
– Ты своим детям не отец, а самый настоящий римский папа!
