Мы вышли на тёмную улицу. Было четыре утра и было очень холодно, как всегда перед рассветом. До первой электрички в Ригу было ещё далеко. Деваться было совершенно некуда.

– Послушай, – сказал он, – а пойдём обратно в Дубулты! В мой вигвам. Правда, он закрыт, и ключа у меня нет, но там есть одно окошко, которое не плотно закрыто…

И мы пошли обратно той же дорогой, которой пришли сюда. Она была всё так же пустынна…

Окошко, о котором говорил Володя, было довольно высоко над землёй. Он притащил какие-то ящики, состроил из них такую приступочку. Открыл окно палкой. Схватился за раму, подтянулся и очень ловко влез в окно. Как будто занимался этим каждый день.

– Давай, залезай! – крикнул он изнутри.

– У меня не получится!

– Ерунда, всё получится!

Он подтащил изнутри под окно стол, влез на него, протянул мне в окно обе руки и с удивительной лёгкостью втащил меня в окошко.

– В тебе хоть тридцать килограмм будет? – спросил он. – Что-то в тебе никакого веса не ощущается.

– Не тридцать, а целых сорок три.

– Ах, какая толстуха! – засмеялся он. – Ты чего такая тощая? Не жрёшь что ли ничего?

– Пантомимой занималась.

– А… вот оно что. Здорово. А ты Енгибарова видела когда-нибудь? Был такой мим.

Я не сразу ответила ему. И во тьме он не мог видеть моего лица.

– Ещё он был клоуном, – сказал Володя. – В Киев часто приезжал, в цирке выступал. Не видела?

– Видела… Даже знакома была.

– Ух, ты! Повезло тебе.

– Повезло…

– Жалко, что он умер.

– Жалко… Ровно год и три дня назад.

– Ты так точно помнишь?

– Как же мне не помнить? Если я его всю жизнь люблю.

– Что, правда?… Извини, если я что-то не то сказал.

– Всё то. Спасибо, что ты заговорил о нём. А то я уже больше двух недель езжу, а поговорить о нём было не с кем…

– Я даже не знаю, что сказать тебе…

– А ничего больше не надо. Главное – мы вспомнили сейчас о нём. А где-то он нас услышал…

– Ты веришь в это?

– Если б не верила, то просто чокнулась бы уже.

Внутри вигвама было не намного теплее, чем снаружи. Только ветра не было. Володя пил пиво, а я минералку. Из еды были только лимоны. Володя давно протрезвел и был грустный. Был слышен шум сосен вокруг вигвама…

И так мы сидели в тёмном вигваме на берегу Рижского залива, и общались, как общаются обычно случайные попутчики в поезде дальнего следования.

– Всё-таки непонятно, как после филфака тебя занесло в ресторан.

– Не после филфака, а после армии. Я же тебе сказал, что из армии я вернулся циником.

– Можно спросить: почему?

– Спроси.

– Почему? Мои одноклассники служили, но, по-моему, вернулись такими же, какими туда ушли.

– Это только кажется, что такими же. Армия, как и тюрьма, это такая мясорубка… Ну, а потом ещё важно, где служишь.

– Они служили на Украине, под Киевом.

– Ну, вот. А я служил на китайской границе… В то время, когда была вся эта заваруха… Когда китайцы лезли через границу, как тараканы… Эти психические атаки… они мне потом снились в страшных снах. Китайцы – умные черти, в психологии разбираются. Они первыми пускали детей, потом женщин, а потом шли сами за ними… И вот они идут на нас – и их бессчётно… идут молча… А у нас приказ: сдерживать – но не стрелять! Ну, нервы у многих не выдерживали… друг в дружку стреляли…

– Насмерть?

– Бывало, что и насмерть… И ещё одна жуткая вещь: на утренней поверке командир говорит: кому не под силу это выдержать (психическую атаку), у кого нервы сдали, – сделайте честно шаг вперёд.

Он замолчал.

– И?…

– Некоторые сделали шаг вперёд… И – всё.

– Что «всё»?

– К стенке. Как изменников Родины.

– Не может быть!

– Не может, но – было. Такое не придумаешь.

– А что же они потом родителям написали?

– Что геройски погиб на границе, защищая рубежи Родины.

– Ужас!…

– Там, на границе, я понял, что жизнь не стоит и копейки. Там я понял, что не хочу возвращаться на филфак. Не хочу становиться учителем, не хочу учить детей, не хочу им врать, не хочу внушать любовь к этому мерзкому государству! Там, на китайской границе, кончились стихи…

– Но может, они ещё вернутся?…