Я влюбилась в Ужгород с первого взгляда и с первого вдоха на его улицах. Я прожила в этом городе долгий-долгий день, я исходила его вдоль и поперёк, я надышалась этими чудными флоксами до головокружения… до страстного желания вернуться сюда когда-нибудь ещё раз… Стихи меня буквально преследовали в этом городе, я то и дело вынимала карандаш, блокнот и записывала их, пристроив блокнот на парапете набережной, или прямо на стене дома.
На вокзал я пришла по московскому времени, а поезд отправлялся по- местному. До посадки ещё было два часа, но проводница пустила меня в вагон, я легла на нижнюю полку и, набродившись за день, сладко уснула…
Проснулась от шума и оттого, что меня бесцеремонно пихали:
– Вот разлеглась тут! А людям сесть негде!
Я открыла глаза и увидела, что вагон полон людей. Людей и их корзин, и кошёлок было столько, что странно, как вагон не разорвало от такого количества содержимого… Вагон был общим, я взяла билет в общий вагон потому, что он был дешевле, и я была уверена, что общий вагон будет пустым. Я приняла вертикальное положение, и меня тут же сплюснули, придавили к стене… Поезд тронулся. Спать в таких условиях было невозможно. Я достала свой блокнот и ручку… благо, столик был передо мной, и какое-то слабое освещение присутствовало. Через какое-то время меня позвала в своё купе проводница. Попросив захватить листок бумаги и ручку.
Недоумевая, я пошла за ней, с трудом перелезая через корзины, загромоздившие проход.
В купе проводников сидела молодая цыганка и плакала навзрыд.
– Вот, – сказала мне проводница, – ты там что-то пишешь всё. Помоги ей написать письмо мужу. Поссорились они. Не знает теперь, как помириться. Приревновал он её.
– Ну, так пусть сама и пишет, это же её муж.
– Так не грамотная она! Ни слова написать не может.
– А он грамотный? Он-то прочтёт?
– Прочтёт-прочтёт! – сказала цыганка, утирая обильные слёзы концом цветастого платка. Она была совсем молоденькая, гораздо моложе меня. И очень красивая. Прямо Кармен!
Я пристроилась у столика.
– Ну, так что писать?
– Не знаю… Ты сама напиши. Напиши, что очень люблю его и жить без него не могу. Что умру без него… Ты своими словами напиши, красиво напиши, чтобы он поверил!
Стучали колёса… за окном была тьма… редкие мазки огней… поезд «Ужгород-Вильнюс» уносил меня всё дальше от царства флоксов… а я от имени цыганки Анжелы писала письмо чужому цыганскому мужу…
– Прочти, прочти, что ты написала! – теребила она меня то и дело.
И я зачитывала ей очередной абзац. О любви, которая сжигает мне сердце. О том, что мир без него утратил все краски и запахи. О том, что куда бы ни шла, куда бы ни ехала – не могу убежать от своей тоски. И везде, повсюду, во всех городах, на всех улицах ищу только его одного…
– Да-да-да! Так и есть, всё это правда, всё про меня… – соглашалась цыганка, и из её глаз опять начинали струиться слёзы…
Надеюсь, это письмо дошло до адресата, и он его прочёл. Разумеется, я никогда больше не встречала красавицу Анжелу. Но вот, почему-то помню её до сих пор, спустя тридцать три года… её чёрные локоны до плеч и чёрные заплаканные глаза, глядящие на меня с надеждой, что своим чудесным умением слагать слова на бумаге я верну ей любимого… Дай-то Бог, чтобы так и было.
Вильнюс. Пять утра.
Почему-то особенно ярко запомнились самые первые минуты в этом городе. Дождь… пустынные улицы… Мокрый, розовый, блестящий булыжник под ногами… Цокает лошадка, на облучке – нахохленный, промокший мужичок в деревенской войлочной шляпе с поникшими мокрыми полями… Иду, бреду, куда глаза глядят… зачем-то читаю объявления на заборе… «Пожилая женщина будет хорошей няней вашему малышу за возможность проживания. Согласна на самые скромные условия – угол на кухне». Больно сжалось сердце… За этими тихими строчками громко зазвучала драма чьей-то жизни. «Согласна на угол…» Вот процокала ещё одна лошадка с намокшим седоком, и ещё… все они цокают в сторону рынка… Под кустом – картонные коробки, из них сооружён шалаш, в нём спит человек, голова – внутри, а ноги в старых башмаках – наружу, под дождём… но он спит сладко, сладко…
Бродила под дождиком часа два, пока не открылся костёл. Вошла, села на самой дальней от алтаря скамье и – уснула… Потом я просыпалась и опять засыпала… шла служба, в костёле, кроме меня, в этот ранний час было ещё два человека. Священник (кажется, он называется, ксендз) был с бледным, усталым лицом, в мятой белой распашонке, меня всегда смешила одежда католических священников: поверх чёрного костюма надета короткая широкая белая рубашка, у этого ксендза она была мятая. Играл орган, ксендз говорил непонятные слова молитв… я сильно вымокла под дождём, и меня слегка знобило… Я сидела на длинной деревянной скамье и думала об этом бедном бомже под дождём, спящем в коробке, о цыганке в ночном поезде, о старушке с объявления и о себе. У всех у нас было что-то общее. Точнее – именно этого у нас и не было. Родного дома, в котором было бы тепло, где бы тебя любили и ждали…
Господи, будь моим домом! Согрей меня, Господи!
…Долгий день в Вильнюсе. Дождь кончился. Было много солнца, дивная,
