Во дворах, очень во многих, я заметила большие деревянные распятия, красиво обсаженные цветами.
– Анна, а зачем во дворах распятия?
Она удивилась моему вопросу.
– Мадьяры все очень любят Христа. Хочется, чтобы Он был ближе. Вот и ставят распятия во дворах.
Тут нам навстречу, по реке, прошла молодая женщина с ребёнком на руках.
– Христос воскрес! – приветствовала она нас.
– Воистину воскрес! – ответила ей Анна.
А я от неожиданности ничего не ответила. Когда женщина прошла мимо, я, удивляясь, сказала:
– Анна, но ведь пасха была три месяца назад!
– И что? – удивилась она в свою очередь.
– А вы поприветствовали друг друга, как будто Пасха – сегодня!
– А мы так здороваемся, – сказала она. – Мы по-другому не здороваемся.
И, как будто в подтверждение её слов, нам навстречу прошлёпал по речке мальчуган лет десяти и радостно воскликнул:
– Христос воскрес!
– Воистину воскрес, Василю! – ответила Анна.
И, пока мы дошли до дома матери Анны, я была уже до краёв переполнена всем увиденным и услышанным…
Перед каждым домом – небольшой двор, густо засаженный фасолью. Фасоль вьётся по высоким жердям…
– Земли мало. И плохая она. Ничего больше не растёт, только бобы, – сказала Анна.
– А что же вы тогда едите?
– Бобы и едим. Да молоко. У кого корова, у кого – козы. Ну, яйца ещё едим. И птицу. Но это редко. А наши мужчины с Украины привозят муку, печём хлеб.
– А у твоей матери сколько детей?
– Шестеро нас. Старший Фёдор, ему тридцать, он после армии остался на севере, женился там, родители очень недовольны этим, мужчина должен везти жену к себе на родину, а не жить в приймаках.
– Что значит в приймаках?
– Ну, приняла она его к себе жить. Стало быть – приймак. Для мужчины это – позор. Ну, вот… А за Фёдором – я. Потом Михаил, он у нас священник.
– О!…
– Михаил учится в духовной академии, в Загорске, это у вас – под Москвой, больше на священника учиться негде. Но он уже служит, в соседнем селе, а иногда приезжает домой. Может, увидишь его, если поживёшь тут до четверга. За Михаилом идёт Мария. Тебе сколько? двадцать три? Ей тоже двадцать три. Осенью будем выдавать её замуж. Давно уже пора. А ты не замужем, нет? А жених есть? нет? Что ж ты так? Ну, у нас рано выходят. Иногда в шестнадцать лет. А наша Мария засиделась. Она-то бы давно вышла, да родители не благословляли.
– А что так?
– Да влюбилась она в этого рыжего Юрку!
– И что?
– Но он ведь рыжий!
– И что? – не понимала я.
– Ну, стыдно ведь отдавать дочку замуж за рыжего! Как будто других нет. А она упёрлась: или за него – или вообще замуж не выйду! Ну, это уж совсем позор – в девках остаться. Ну, согласились родители, этой осенью играем свадьбу. Потом, за Марией, идёт Эрджия.
– Эрджия? А полностью как?
– Крестили как Елизавету, но мы называем её Эрджия. У нас много Эрджий, это наше, мадьярское имя. Ей четырнадцать лет, главная помощница нашей маме. Я ведь отдельно живу, в своём доме, а Мария всё лето – на Украине, в колхозе. А мама у нас болеет часто, у неё язва из-за Фёдора, переживает сильно. Он у неё был любимый сын. И из-за Володьки моего переживает, тоже очень любила его… А самый младший у нас Василь, ему только девять лет. Но тоже уже помощник: корову пасёт. Корова – это на нём.
– А как маму зовут?
– Мария Фёдоровна.
– И мама Мария, и сестра Мария?
– А так в каждой семье у нас. Старших детей называют в честь деда и бабушки, средних в честь родителей.
– А младших?
– Есть ещё ведь один дед и одна бабушка. Так что у нас на каждом дворе Анны да Марии, Васили да Михаилы. А я вот своего Володьку по-своему назвала… Может, предки обиделись, что их именами пренебрегла?… А муж у меня мягкий, не стал мне перечить, говорит: ты рожала – ты и называй. Дочек вот тоже по-своему назвала.
Мне было дивно, что женщина, с которой пару часов назад мы были не знакомы, так легко и просто рассказывает мне о своей жизни. А мне в ответ и сказать-то было нечего… Ну, что я могла рассказать ей о себе? Что много лет мечтала быть клоуном? Что учусь в «писательском» институте? Что часто убегаю из дома, спасаясь от гнева отчима?… Ну, зачем бы я стала ей всё это рассказывать?… Боюсь, она бы меня не поняла.
Но Анна сама задала мне вопрос, который её интересовал:
– Скажи, Мария, а ты крещённая?
– Конечно!
– Это хорошо. И в Бога веришь?
– А как же без этого?
– Ну, тогда всё в порядке. Тогда моя мама спокойно примет тебя.
Наконец, мы пришли. Мадьярский дом – это дом под горой, и он как будто подпирает спиной гору. На крыльцо вышла высокая женщина с худым и усталым лицом. Кстати, пока мы шли, я заметила, что все мадьяры худые, и взрослые и дети. Тут только две категории людей: худые и очень худые. Анна была худой. А её мать – очень худой, даже измождённой. Видно было, что болезнь гложет её.
– Мама, вот привела тебе гостью! Говорит: мечтала пожить в таком месте, где куры по улице гуляют.
– Значит, городская? И откуда?
Ну, что я могла ответить на прямо поставленный вопрос?
– Вообще-то, из Москвы.
Анна усмехнулась. А Мария Фёдоровна напряглась внутренне, я это сразу почувствовала.
– Мама, Мария – крещённая. И в Бога верит.
– Москвичка? крещённая? удивляюсь, – сказала она недоверчиво.
– Да, это так, – сказала я.
– Ну, проходи тогда в дом, – сказала она, смягчаясь.
