Кёльн/Бонн оказалась слишком короткой для лайнера. Встречали его Брентано, статс-секретарь Шерпенберг и другие официальные лица. Канцлер распорядился, чтобы все прошло достойно, с учетом высокого положения гостя. Специальным поездом направились в Бонн. В этот же день состоялось подписание договоров.

На пресс-конференцию собрались три с половиной сотни журналистов. Микоян держал себя свободно. На острые вопросы отвечал в русле известных советских позиций, но умело оперировал остроумными оборотами и шутками. Присутствовавшие остались довольны и писали о Микояне благожелательно.

Вечером Брентано дал прием на Петерсберге. Гости любовались прекрасным видом на Рейн и Бонн, набережная которого сверкала цепочкой огней. Представители промышленно-финансовых кругов говорили о готовности торговать с Советским Союзом. Официальную речь Брентано выдержал в вежливых тонах.

Благодушная атмосфера разрушилась, когда выступил Микоян. Он вынул из кармана заготовленный в Москве текст и зачитал его. Отметив положительное значение торгового договора, московский гость заговорил о западногерманских милитаристах и реваншистах, обвинил средства массовой информации ФРГ в разжигании вражды по отношению к советскому государству и его союзникам.

Окончив речь, Микоян засунул обратно в карман листки и как ни в чем не бывало продолжал поддерживать оживленный разговор, шутил, смеялся. Однако настроение у немцев безнадежно испортилось.

На следующий день предстояла беседа у Аденауэра. Канцлер с интересом ждал встречи. Он знал, что Микоян был одним из ближайших соратников Сталина. В одном из выступлений назвал Сталина гениальным зодчим коммунизма. Ничто, однако, не помешало ему вместе с Хрущевым отвернуться от Сталина после его смерти и пуститься в разоблачение неблаговидных дел всесильного диктатора. Он, как Талейран и Фуше, показал умение приспосабливаться к любому правителю — будь то Сталин, Маленков, Хрущев.

К одиннадцати часам Микоян прибыл во дворец Шаумбург. Вместе с переводчиком его провели на второй этаж в кабинет канцлера. Вскоре туда же отправился Смирнов. По программе беседа планировалась на час, после чего Аденауэр и Микоян должны были спуститься вниз и начать переговоры делегаций. На тринадцать часов наметили официальный завтрак от имени канцлера в отеле «Кёнигсхоф», в котором разместился Микоян и прибывшие из Москвы члены делегации.

Все однако смешалось. Беседа в кабинете канцлера приняла непринужденный характер и затянулась. По крупным политическим проблемам собеседники говорили мало, понимая, что ничего нового сказать не могут. Избегали резких выражений, стремились не нарушать общего доброжелательного настроя.

Аденауэр рассуждал о положительных моментах в истории германо-российских отношений.

— Кайзеровская Германия, — заметил он, — предоставила Ленину двадцать миллионов золотых марок, что и помогло ему прийти к власти. К тому же советская идеология возникла благодаря двум немцам — Марксу и Энгельсу.

— В Германии могут гордиться двумя выдающимися немцами, — в тон канцлеру ответил Микоян. — Что касается двадцати миллионов марок, то это неточное отражение и даже искажение истории. Если бы такая передача денег состоялась, я бы знал о ней, так как был в то время близок к Ленину.

Аденауэр сослался на публикацию соответствующих документов в одной из газет и обещал прислать ее Смирнову.

— Учась в духовной семинарии, я готовился стать священником, — рассказывал Микоян. — Но перед посвящением в сан мне попалась книга Маркса «Капитал». Она-то и перевернула мое мировоззрение.

— Я тоже было взялся читать это произведение, — засмеялся канцлер, — но ничего не понял и бросил.

— Мне удалось разобраться в нем после второго прочтения. Беседа затягивалась. Часы пробили половину второго.

Появился метрдотель из «Кёнигсхофа». Он тревожился за блюда, изготовленные к часу дня. Один из помощников Аденауэра поднялся в кабинет и напомнил, что гости уже собрались на завтрак.

Собеседники удивились, что так быстро пробежало время.

— Разговор можно будет продолжить за столом, — сказал Аденауэр. — Надо, однако, решить один вопрос. Вчера на приеме вы, господин Микоян, произнесли весьма неприятную речь. Сейчас на завтраке такое не должно повториться. Иначе мне придется очень жестко ответить, чего не хотелось бы.

Канцлер взял из папки на столе листы с текстом своей речи и дал ее Микояну, попросив показать его речь. Микоян полез в карман и достал текст на русском языке, взял у Смирнова перевод на немецкий и протянул Аденауэру. Тот внимательно прочитал и попросил убрать некоторые места. Микоян тут же вычеркнул их.

Довольные друг другом, спустились на первый этаж, где их ожидали члены делегаций для так и несостоявшихся переговоров. Кортеж автомобилей направился к «Кёнигсхофу».

За столом в банкетном зале Микоян сидел по правую руку от канцлера, Смирнов — по левую. Произнесли официальные речи и за едой продолжили беседу. Микоян несколько раз возвращался к теме разрядки и разоружения и все повторял, что готов к любому развитию событий, только бы не случилась война. Аденауэру показалось, что многоопытный советский деятель говорит искренне.

— Почему Федеративная Республика выступает против создания в центре Европы безъядерной зоны? — спросил Микоян. — В нашей стране, да и не только у нас, не понимают вашей позиции.

Аденауэр помедлил, подыскивая аргумент.

— Если русские начнут стрелять ядерными зарядами по Франции, а французы и американцы — по России, то откуда бы ни подул ветер, с востока или с запада, безъядерная зона будет накрыта радиоактивными элементами.

Микоян сменил тему и начал нападать на американцев и особенно на Даллеса, который, по его мнению, ведет дело к развязыванию новой войны. Аденауэр горячо вступился:

— Здесь кроется серьезная ошибка. Я хорошо знаю Даллеса и Эйзенхауэра. Они — порядочные люди и искренне выступают за мир и контролируемое разоружение. Им можно доверять.

Микоян не скрывал скепсиса. Канцлер понял, что убедить его в искренности американцев не удастся.

Завтрак, несмотря на его официальный характер, проходил оживленно и неформально. Аденауэр пребывал в прекрасном настроении, шутил, смеялся. Одну из его шуток автору этих строк, в то время молодому сотруднику советского посольства в Бонне, пришлось испытать на себе.

Я сидел на дальнем конце стола. Смирнов жестом подозвал меня и попросил на некоторое время заменить переводчика. Я устроился на стуле, стоявшем за канцлером и Микояном. Официант передал мне тарелку с тарталетками.

Аденауэр постоянно обменивался репликами с Микояном. Я напряженно переводил. Но вот канцлер обернулся, посмотрел на меня и серьезно произнес:

— Вы кушайте, кушайте, молодой человек.

Только я было взялся за тарталетку, как он стал говорить что-то Микояну, а тот ему отвечать. Мне было не до еды. А канцлер вновь обернулся и опять сказал:

— Кушайте, кушайте. — И снова заговорил с Микояном, бросив на меня лукавый взгляд.

На следующий день советская делегация в сопровождении Эрхарда и многочисленных журналистов отправилась специальным поездом на Ганноверскую ярмарку. Между Микояном и Эрхардом завязалась беседа, часто переходившая в пикировку с шутливым оттенком. Один доказывал преимущества социалистической экономики, другой — рыночного хозяйства. На следующий день в газетах появились рассуждения, что Микоян показал себя не очень уж заидеологизированным человеком и внимательно прислушивался к доводам отца немецкого благополучия. Кто-то пустил шутку: марксистско-ленинское кредо у Микояна проступает не больше, чем христианство у боннских политиков.

Программа на ярмарке оказалась скомканной. Всюду толпы людей окружали Микояна, мешая осуществить запланированные осмотры. Советский гость не терял хорошего настроя. Сказал журналистам:

— Я приехал осмотреть Ганноверскую ярмарку, однако вижу, что и ярмарка хочет осмотреть меня, — какое прекрасное доказательство взаимного интереса.