Похоже, здесь стояло лето.

Небо морщилось складками серых облаков, то и дело окатывая линии имперских укреплений сильными, но короткими ливнями. Колючие вьющиеся корни мест­ных растений покрывали каждый дюйм топкой почвы, их тяжелые, сочные листья укрывали и сушу, и зеркаль­ную гладь маленьких водоемов. Чем дальше, тем мень­ше было условной суши под ногами. Серебристые лез­вия заводей и мелких озер прорезали густой подлесок, приютивший тучи мошкары.

Воздух полнился зловонием пота. Это само по себе не могло удивить полковника-комиссара Ибрама Гаунта. Скорее его озадачило то, что эту вонь источали не его солдаты, а вода, растения, почва. От самого Монтакса разило гнилью и порчей.

На Монтаксе было невозможно окопаться. Траншеи не копали, а возводили из листов брони и местной дре­весины. Призракам пришлось строить плотины и за­граждения из мешков, набитых землей. Гвардейцы три дня как высадились с транспортных челноков, и все звуки, что они слышали за все это 8время, — мерзкое хлюпанье мягкой земли, сгребаемой саперными лопат­ками в мешки, да стрекот здешних насекомых.

Истекая потом в только надетой свежей форме, Гаунт вышел из командирского поста, блочного строения в три отсека, поднятого сваями над мутной поверхнос­тью водоема. Он водрузил на голову комиссарскую фу­ражку, прекрасно понимая, что из-за нее глаза быстро зальет ручьями пота. Форма состояла из галифе, за­правленных в высокие сапоги, и длинной рубахи. На плечи он накинул водонепроницаемый плащ. В нем было слишком жарко, но без него — слишком сыро.

Едва комиссар сошел с помоста, его ноги погрузи­лись в воду по треть голенища сапог. Он остановился. Рябь на маслянистой глади разошлась, и Гаунт взгля­нул на себя. Его отражение улеглось перед ним на по­верхности гнилого озерка. Высокий, поджарый. Лицо скуластое, резкое, хорошо вылепленное. По странной иронии судьбы его внешность была созвучна имени[1]…

Он глянул вверх, сквозь мясистую листву зарослей и вьющийся полог лиан. Далеко за горизонт, откуда, приглушенная туманом, доносилась канонада — импер­ские артиллеристы вели перестрелку с приспешниками Хаоса.

Прошлепав по грязи, он выбрался на островок су­ши, заросший цветущими лианами, оттуда по деревян­ному настилу направился к линии укреплений.

Укрытые трехкилометровой изогнутой плотиной, солдаты Танитского Первого и Единственного ждали своего часа. Они выстроили эту защитную дамбу сво­ими руками, укрепили ее бронированными экранами, которые немедленно принялись ржаветь. Чуть даль­ше следовал еще один ряд насыпей, которые должны были предохранять боеприпасы от воды. Его люди жда­ли в полной боеготовности — пятнадцать сотен креп­ких парней в черных плащ-палатках и матово-черных бронежилетах, знаменитой форме Первого Танитского. Некоторые гвардейцы приникли к бойницам дамбы с оружием наготове. Другие заняли позиции у тяжелых орудий. Кто-то курил или просто болтал. И ноги каж­дого утопали в мутной слизи сантиметров на пятна­дцать.

Шагах в тридцати от линии укреплений на свайном помосте стояла палатка, маленькое сухое убежище, воз­несенное над топью.

Гаунт пошел вдоль дамбы к одной из групп солдат, сооружавших подъем к плотине из вязкой прибрежной земли.

Где-то над головой кружили шумные птицы. Ослепительно-белые, с широкими крыльями и неуклюжими розовыми лапами. Треск насекомых все не умолкал.

Гаунт обнаружил, что рубаха уже потемнела от по­та. Его жалила мошкара. Все мысли о грядущей славе и о жестоких боях покинули Ибрама Гаунта. И на их месте зазвучало эхо воспоминаний.

Гаунт ругнулся и смахнул капли пота со лба. Быва­ли такие дни, когда в долгие напряженные часы ожи­дания боя в его разум все настойчивее лезли воспоми­нания. О былом, об ушедших товарищах и потерянных друзьях, о давно минувших поражениях и славных по­бедах. О том, как все заканчивалось.

И как начиналось…

Огонь, огонь словно цветок. Вот он распускается. Бледное зеленоватое пламя рвется, словно живое. И по­жирает мир, весь мир…

Открыв глаза, имперский комиссар Ибрам Гаунт увидел собственное худое бледное лицо, а за ним мель­кали кроны деревьев, темные, словно ночной океан.

— Мы заходим на посадку, сэр.

Гаунт отвернулся от своего отражения в маленьком узком иллюминаторе орбитального катера и обна­ружил рядом Зима, своего адъютанта. Это был плот­ный энергичный мужчина средних лет. Крепкие щеки и толстую шею покрывали синеватые шрамы от ста­рых ожогов.

— Я говорю, на посадку идем, — повторил он.

— Да, я слышу, — слегка кивнул Гаунт. — Напомни-ка мне еще раз наш график.

Зим откинулся на мягкую кожу спинки противоперегрузочного кресла. Достав инфопланшет, он начал сосредоточенно читать.

— Официальная церемония приветствия. Торжест­венный прием у курфюрста Танит и правительствен­ной ассамблеи. Смотр полков. И праздничный банкет вечером.

Гаунт поскучнел и вновь принялся разглядывать лес­ной покров за иллюминатором. Он терпеть не мог весь этот торжественный официоз — Зим давно это понял.

— Сэр, завтра начнется погрузка войск. К концу недели все наши полки будут уже на борту и готовы к отплытию, — пытался ободрить его адъютант.

— Узнай, не получится ли начать погрузку сразу после смотра, — не оборачиваясь, ответил Гаунт. — За­чем тратить впустую остаток дня и всю ночь?

Поразмыслив над этим, Зим кивнул:

— Пожалуй, это можно устроить.

Негромкий сигнал возвестил о скором приземле­нии. Комиссар и адъютант немедленно ощутили, как растет давление гравитации. Прочие пассажиры кате­ра — астропат, молча кутавшийся в свою рясу, и пред­ставители Адептус Министорум и Департамента Муниториум — расселись по местам и стали застегивать ремни безопасности, готовясь к посадке. Зим обратил внимание, что и сам засмотрелся в окно на леса, так привлекавшие Гаунта.