Ну да, если уж вспоминать о романах, то в первую очередь Урманову вспомнились «Три товарища» Ремарка. Патриция Хольман – трогательная Пэт, умирающая от туберкулеза, ради которой главный герой был готов заложить душу… И ведь умерла все-таки, сделала его навеки несчастным, лишила радости жизни! Потому как после таких Пэт все остальные женщины уже не котируются…
И самое-то интересное, эта Маруся тоже палец о палец не ударила, чтобы как-то его, Урманова, приворожить! Она была то покорной, то равнодушной, то молчаливой, то вообще куда-то далеко уплывала своими мыслями, и потому у Урманова не возникло ощущения, что после совместно проведенной ночи Маруся стала хоть на миллиметр ближе.
Урманов был больше чем уверен, что потом она не стала бы сама искать его, напоминать о себе, делать вид, что они, точно липкой лентой, теперь повязаны любовью.
Так оно и случилось. Она сбежала от него посреди ночи.
Урманову пришлось самому искать ее.
Он придумывал поводы для того, чтобы находиться рядом с ней. На второй день он вытащил ее на экскурсию к источнику. На третий – все-таки стал ходить на занятия по гимнастике вместе с тетками, мечтающими похудеть, и спасающимися от инфаркта пенсионерами. Уже не вылезал из тренажерного зала. Он ходил за Марусей, точно собачка, он уже забыл о том, что приехал сюда отдохнуть, он сам для себя обесценился. Цену имело только то, что нравилось Марусе.
Иногда она казалась ласковой и нежной, иногда – пугающе равнодушной. О чем она думала, что таилось в ее прошлом – загадка. А иногда она была такой печальной, такой несчастной, что у Урманова все переворачивалось внутри.
Путевка его в пансионате заканчивалась в середине августа, но он сходил в администрацию и продлил ее еще на две недели. Начальство звонило, требовало Урманова вернуться из отпуска и приступить к работе, а он врал и изворачивался. Он не хотел покидать Марусю.
Он не хотел возвращаться в Москву, не хотел возвращаться к красавице Регине и добрейшей Гуле Соловьевой, он хотел только одного – быть рядом с Марусей.
…Маруся проснулась и резко села.
В открытое окно лился холодный, уже осенний воздух – никакого намека на бабье лето. Вчера, накануне первого сентября, уехало очень много отдыхающих с детьми, и сразу же в пансионате стало тише.
Эту ночь она провела одна, сказав Урманову, что устала и ей все надоело. Ей в самом деле все надоело: ждать, выгадывать удобный момент, самой режиссировать ситуацию, рассчитывать, придумывать новые способы наказания… Уже почти месяц она старалась изобразить Юдифь, карающую Олоферна, но у нее ничего не получалось! То одно мешало, то другое, то она начинала сомневаться в том, правильно ли поступает, то просто становилось страшно…
– Сегодня, – произнесла вслух Маруся. – Я сделаю это сегодня.
Она опустила ноги, и подошвы обожгло ледяным холодом. Торопливо нашарила тапочки и заковыляла в ванную.
Ополоснула лицо и принялась чистить зубы. У пасты был мерзкий, отвратительный вкус. Корчась, Маруся выплюнула ее… Это был уже шестой тюбик за последние две недели, и он тоже никуда не годился.
Гаже этого ментолового едкого желе и придумать было нельзя!
Она сбегала к соседке, поварихе Зое, и взяла у той пасту напрокат. Кажется, эта, хвойная, была вполне ничего…
Маруся выдавила себе немного в рот, пожевала. Действительно неплохо. Нет, даже – божественно! «Надо купить себе такую же!» И она, не вполне владея собой, проглотила массу, сильно отдающую еловым ароматом. «Господи, я, наверное, с ума сошла…»
Она закончила свой утренний туалет, причесалась и с отвращением подумала о завтраке. Кормить тут тоже стали плохо – надо будет намекнуть Зое, чтобы они не ленились там, на кухне…
– Маруся, это я! – в дверь заглянула румяная Зоина физиономия. – Тюбик-то отдай… Боже, да ты его ополовинила!
– Отстань, жадина, – устало ответила Маруся. – Что у нас сегодня на завтрак будет – опять каша с омлетом? Ну, тогда я никуда не пойду… Чего ты на меня так смотришь?
– Я за тобой все последнее время наблюдаю, – сурово ответила повариха. – Ты, похоже, беременна. Скажешь Леониду своему или нет?
Разумеется, о ее романе с Урмановым знали все, даже Владлен Никифорович, но поскольку Маруся не смешивала общественное с личным и по-прежнему ею восхищались гости пансионата, то на роман смотрели сквозь пальцы. «Тоже живой человек, наша Маруся!» – спокойно, а-ля рюс, считали многие.
– Что? – удивленно переспросила Маруся, но дверь за Зоей уже захлопнулась.
Она села на узкую, застеленную колючим казенным одеялом кровать и прижала ладони к щекам. «Нет, не может быть…» – в отчаянии подумала она.
Но все, все те признаки, о которых должна знать женщина, говорили ей тоже об этом, только до последнего мгновения Маруся не верила в то, что может забеременеть от своего врага. Как будто Леонид Урманов и не человеком был вовсе…
– Да ну, ерунда какая! – севшим от волнения голосом повторила она вслух.
Маруся, будучи уже взрослой женщиной (тридцать два года, как-никак, дурочке!), еще ни разу не находилась в интересном положении. Сколько лет прожили с Жэ Жэ, потом Арсений… Никаким планированием семьи ни в том, ни в другом случае ни она, ни ее бывшие мужья не занимались, справедливо полагая, что если будет ребенок, то пусть будет. Жэ Жэ мечтал досадить Инге Савельевне, а Арсений – просто мечтал. Но ничего не менялось, и потому Маруся как-то забыла о том, что с ней это может случиться. Нет, ну когда-нибудь случится, думала она, но, наверное, не сейчас…
Встретив Урманова, Маруся вообще не брала подобный ход событий в расчет. Она совершает возмездие, и все высшие силы на ее стороне. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Разве высшие силы допустят, чтобы с ней произошло подобное безобразие?!
Что теперь делать, Маруся не знала. Надо было срочно что-то придумывать, ведь ребенок Леонида Урманова не мог исчезнуть сам по себе!
«Надо избавиться от него. Немедленно. Пока не поздно. К доктору! Пусть стальным ножиком вырежет из меня эту гадость… – заметалась в голове паническая мысль. – Ох, и какая же я наивная, в самом деле! Допрыгалась!!!»
Ее не пугала ни боль (хотя при нынешнем развитии медицины о боли можно было и не думать), ни возможные последствия (в конце концов, что из того, если она станет бесплодной, – после Арсения жизнь- то все равно закончилась!), ни этическая сторона вопроса.
