оказалась совсем молодой. Она была в платочке, в заляпанном ватнике, какие носят маляры и строители. Лицо ее выглядело задорным и одновременно грустным – словно веселый по характеру человек сгоряча налетел в жизни на какую-то большую беду. Это выражение показалось Тимке знакомым: где-то он его уже видел…

- Давай скажем ему, ведь он не знает, – обернулась молодая тетенька к старшей, которая кивнула в знак согласия головой. – Мы с тобой, Тимка, родная кровь.  Твоя бабуля тебе прабабушка, а мы так бабушки. Она по отцу, я по маме.

- Верно, деточка, – заговорила та, что в коричневом жакете. – Ты наш внучок. Не довелось нам с тобой понянчиться, а любим крепко!..

- Вы мои бабушки? – пораженно переспросил Тимка.

- Самые настоящие, не сомневайся!.. Не гляди, что мне только двадцать годков. Ну, с маленьким хвостиком, – засмеялась мамина мама.

- А мне, деточка, под шестьдесят… Милый ты наш, пришел отца выручать! – Папина мама всхлипнула и провела по глазам свободной рукой –  другой она по-прежнему сжимала полотенце. – А я тут уже четвертый месяц стою, держу его, чтобы не захлебнулся!

- Папа…там? – только и смог вымолвить Тимка, глядя на черную воду, кишащую отчаянным человеческим движением.

- Я его живым сберегла! – радостно сообщила бабушка. – Держу на своей материнской любви  – вот и не утонул безвозвратно.

- А я деда твоего держу, – сказала молодая мамина мама, в платочке и в ватнике. – Твоего деда, артиста. На земле любила без памяти и вот до сих пор…

- Мой дедушка был артист? – удивился Тимка.

- Уж такой артист… сыграл со мной чистую драму-трагедию! – без злости усмехнулась молодая бабушка. – Через то и мать твоя сиротой росла, и тебя мне не пришлось понянчить!..

- Сыграть драму-трагедию – это значит поступить с кем-то по-плохому? – старался разобраться Тимка.

-  Да уж не по-хорошему. Только с самим собой он еще хуже сотворил, – добавила молодая бабушка со вздохом. – Совсем человеческое обличье теряет. Да ты по пути видел…

   Тимка стал вспоминать, кого же он видел по пути: Лже-Герду, Людмилу Викторовну, мальчишек… Еще зловредного музыканта, играющего, как на дудочке, на учительской ручке… Собак, окруживших Аркашку Меньшибратова…

- Он еще у вас в школе работает, – подсказала молодая бабушка. – Психологом считается…

- Артур Федорович? – вконец изумился Тимка. – Так это он мой дедушка?

- Он самый… Сколько родни-то у тебя нашлось, а? – ласково усмехнулась она. – Только мы, бабки, по эту сторону – а Сашка пока по ту… Вернешься домой, увидишь его живьем, Сашку-то!

- Какого Сашку? – снова не понял Тимка.

- Ну, Федоровича. Он себя потом Артуром заделал, а я с ним еще прежде знакома была… тогда Александром звался.

-  А почему он превращается в свинью? – вспомнил Тимка увиденное по дороге.

- От мыслей, – вздохнула мамина мама. – Он думает – только дела в учете, а в голове любое кино крути. А по-настоящему все важно: и что сделал, и как сказал, и чего подумал. От скотских мыслей человек в скота превращается!

- А от каких мыслей дедушка?..

- Не все тебе знать, – перебила мамина мама. – Ты и так сердечком своим  чего надо понимаешь. А иначе не дождались бы мы тебя здесь…

- Верно, деточка, – подхватило другая бабушка, в коричневом жакете. – Без тебя б нам сил не хватило. Ну, подержали бы еще утопленников наших сколько смогли, а там, глядишь, истончились бы наши полотенца… А уж тогда конец!

- Что же теперь будет? – спросил  Тимка с каким-то особым  предчувствием, от которого в нем замерло сердце.