нужна такая, чтобы взяла его в руки. Во что Сашка превратился? В художественного разгильдяя. Работу забросил... Денег нет. От заказов отмахивается. Выставку, понимаешь, индивидуальную выставку ему предложили — так он плюнул на нее... Тоже мне Рембрандт и Леонардо да Винчи.

Шестеркин. Я читал, Рембрандт все время работал по заказам...

Петухов. Конечно... Но лучшее... Лучшее-то когда у Рембрандта было сделано? При Саскии.

Шестеркин. Кто это?

Петухов. Эх ты...

Шестеркин. Я в коммунальном хозяйстве работаю... Не обязан все имена помнить.

Петухов. Обязан, старик... Саския, может быть, Рембрандта великим художником сделала.

Шестеркин. Но ты же сам отрицаешь роль женщин?

Петухов. Для себя отрицаю... Для того чтобы проектировать станки-автоматы, мне Саския не нужна. А ему — нужна. Позарез... Звонил этой кухарке, а у меня душа содрогнулась — что делаю? Вечно он нас под себя подминает... Потом схватится за голову — поздно. Опять полетит художественное творчество. Ведь где-то же бродят эти Саскии современные... Он может с ними бок о бок на вернисажах толкаться, мимо своего счастья проходить, а тут бог знает кто подвернулся под руку, и он уже готов.

Шестеркин. Все художники впечатлительны...

Петухов. Ему нужна такая, чтобы честолюбие разбудила в нем. Тогда он работать будет. Это что же такое — валяется на диване и не отображает нашу действительность?!

Шестеркин (робко). А может, у него настроения нет отображать нашу действительность?

Петухов. Как это так нет? Должно быть! Внутренней дисциплины у него нет! Что делал Гоголь, когда ему не писалось? Брал чистый лист бумаги и писал: «Не пишется, не пишется». И начинал писать... Знаешь об этом?

Шестеркин. Я же в коммунальном хозяйстве работаю...