Увидел он,
Замечу только, что здесь даны ряды, как
Богатство рядов обусловливается прежде всего индивидуальным, богатством креатора, у которого высоко развито Sprachgefühl. Наша цель — за пределы языка, но пока биокосмическое мы разрешаем в пределах данного языка. Но мы уже творим ряды, как прорыв в космос, прорыв в бессмертие: ряды, как прорывы языка, как выход из языка.
В заключение пролога замечу о вульгаризации, к сожалению, неизбежной для биокосмизма. Испорченные теоретиками «пролетарского искусства», не ведая личного достоинства и честности, иные виршисты подхватывают наши великие идеи — и всячески треплют их. Правда, в смысле пропаганды биокосмизма, подобные барабанщики пока не бесполезны, пока «все годны в строй». Но… Словом, в «Креаторий биокосмистов» ворота открыты для всех, а чтоб быть поэтом-биокосмистом, необходим, прежде всего, честный, своеобразный и могучий талант.
Люминизм
Декларация люминистов
Мы, группа поэтов, объединенных одним творческим мироощущением, воспринимаем мир не как сумму разнородных явлений, но как выражение единой сущности, лежащей в основе всего. Мы зовем это сущное Люменом. Lumen. Прорастают глаза через вещи и плывут в осиянности Люмена. Пробиваются через душу и материю. Единый свет выявляется в многообразии форм, и одна из них — стих. Наши объективные положения по реализации Люмена:
1. Форма — часть содержания.
2. Люмен не есть абстрактное и умозрительное только, мы пробиваемся к нему во всеоружии технических завоеваний, не объявляя монополии ни одному приему.
3. Слово для нас не средство, а средство и цель вместе:
a) внутренняя динамика слова — конденсатор Люмена;
b) экономия слов в связи с творческим напряжением.
4. Мир — как ритм.
5. Люмен — как ритм.
6. Объективизация индивидуальности (выхождение за пределы узкосубъективного психологизма).
7. Монументальная лиричность (наша лирика это то, что вырубается на граните резцом по бронзе для передачи векам, мы пишем вне сегодняшнего дня).
8. Отражение современности sub specie aeternitatis (в аспекте вечности).
9. Trade-mark — зеленый стебель — Солнце.
В заключение:
Солнцу не нужны песочные часы, отмечающие его шаги. Песочным часам, чтобы быть, нужно Солнце.
Мы не диктуем правил ни для себя, ни для других, мы просто выяснили общие точки взглядов на творчество. Мы, может быть, еще далеки от этих насущных тезисов, но шаг за шагом мы завоевываем дорогу к Lumen’у. Потому Люминизм для нас не только литературный прием, но и подвиг всей нашей жизни — жизнь по стихам и стихи по жизни.
Провозвестие люминизма
Вскрыта подоплека философского и художественного творчества. Пала порфира с мудрецов и пророков, и за кулисами сцены, по которой гордо проходили они, вещая и учительствуя, — грубые канаты и острая проволока голого инстинкта самосохранения.
Лавровый венок оказался из жести, и вместо пурпура — жалкое рубище, прикрывающее дрожащую наготу.
Огненный самум страшного в красоте «Оно», насыщенный пеной неукротимого океана, открывался и обжигал сознание.
Дрожа, сознание спешило спрятаться за создаваемые им схемы и декорации и звуками чревовещательных фраз старалось заглушить шум великого океана.
Гранитные лбы воздвигали гранитные обелиски над подземельем, куда было заключено это неукротимое «Оно», но раскаленные брызги его пробивались сквозь тяжелые плиты и взлетали к звездам.
Безумцы видели их: эпилептическое пришепетова-нье Достоевского, зоркие глаза Ницше из-под нависших бровей, родимый хаос Тютчева, белое пламя Анненского.
А напротив — фаланги дипломированных философов, признанных поэтов и слепорожденных критиков.
«Назад к Канту!» — «За Канта!», «Под защиту сорока сороков тюремщиков, за прочные стены логики трех измерений, в семипудовую купчиху, в убежище для малокровных и прекрасных дам!»
О смелые мореплаватели, дерзнувшие выплыть навстречу бушующим валам. Где ваша гавань? Где бросите вы якорь?
Но сквозь седые тучи, в грозе и буре, тело и кровь пасущного «Оно».
Как много прожито, как мало пережито!
Из всех сил, напрягая свои туберкулезные легкие, вещали символисты: — «Мы родоначальники новых ритмов и откровений!»
Увы! — революционеры оказались просто схоластиками, страдающими логическим геморроем, и тепличными бабочками.
«Оно» стало почтеннейшей закладкой в глубокомысленной книге.
Пламенное, захирело в мертвых абстракциях.
Слепительное, иссякло в вязких песках превыспренних слов.
Столько пророков — и ни одного Апокалипсиса!
Какая там вершина, когда сердце — учебник географии с раскрашенными картинками для детей, а ноги новоявленных Адамов эстетно заплетаются в гостиных, а тяжел камень тянет на дно.
Не пришлось акмеистам дышать воздухом вершин.
