жертв. Возможно, благодаря этому факту мы сможем обозначить различие между пособниками, ведомыми надеждой, т. е. теми, кто рассчитывает на приобретения, и теми, кем движет страх перед потерями. Первые сродни элитам, вторые — жертвам. Но даже и такое различение чересчур грубо. Элитам также свойствен страх перед потерями, а жертвам — надежда на приобретения⁸³.

Пособники выполняют две функции. Во-первых, это функции, которые элиты не могут или не желают выполнять (готовка, уборка, другие формы деятельности). Можно предполагать, что элиты считают эти функции ниже своего достоинства. Задачи пособников могут требовать от них обладания сведениями частного характера (это относится к доносчикам, снабжающих элиты информацией, к которой последние не имеют непосредственного доступа) или специальных навыков. Мы нередко представляем себе, скажем, палачей головорезами из отбросов общества. Но пытки применяются для извлечения информации и применяться должны так, чтобы у жертв не оставалось видимых следов насилия. Палач должен знать физиологию. Как далеко он может зайти и не вызвать гибель жертвы? Кто, как не врач, может квалифицированно помочь палачу или направить его действия? 70 процентов политических заключенных, попавших в застенки в Уругвае в период господства в стране военного режима, свидетельствуют, что при применении к ним пыток присутствовал врач⁸⁴.

Кроме того, пособники обеспечивают элитам проникновение в те уголки общества, куда сами элиты проникнуть не в силах. Эти пособники обычно пользуются влиянием в сообществах, привлекающих к себе внимание элит. Их статус могут обеспечивать элиты, которые возвышают пособников, поскольку те изъявляют желание исполнять их поручения⁸⁵.

Однако чаще авторитет пособников независим. На людей, которые пользуются доверием среди жертв, можно положиться в том, что они убедят последних отказаться от сопротивления, укрепят их страх неповиновения, который жертвы уже испытывают. В Сальвадоре в ходе партизанских войн, которые вели левые в конце 1970– 1980-х годов, военные тесно сотрудничали с такими независимыми локальными лидерами. В 1982 году командир артиллерийского дивизиона сообщил Маркосу Диасу, владельцу магазина в поселке Эль Мосоте, имевшему друзей среди военных, что армия планирует провести в регионе масштабную наступательную операцию. Для обеспечения безопасности солдат, как пояснил офицер, жители города должны оставаться дома. Многим в Эль Мосоте эта рекомендация показалась необоснованной, но Диас был влиятельным лицом. Его голос возобладал, местные жители поступили так, как им было велено, и три дня спустя около 800 человек не было в живых⁸⁶.

Поскольку функции пособников столь многообразны, эти люди могут представать в любом обличье. Одни из них действуют в сфере влияния элит или поблизости, другие являются выходцами из низов или с географической периферии. Роднит их одно: их действия диктуются амбициями, хотя это обстоятельство обычно не признается. Одни пособники надеются отвести угрозу от своих сообществ, другие искренне верят в свою правоту⁸⁷. Многие из них карьеристы, которые видят в пособничестве путь к личному успеху. Например, в Бразилии пытки были плацдармом, сделавшим одного пособника послом в Парагвае, другого — генералом. В Уругвае оклады врачей, способствовавших пыткам, были вчетверо выше, чем у тех докторов, которые таких услуг не оказывали⁸⁸. Оплачивается ли пособничество статусом, властью или деньгами, оно обещает человеку возвышение, пусть даже малое, над низшим уровнем. Например, в нацистской Германии Резервный полицейский батальон 101 состоял из 500 «простых людей», выходцев из рабочих низов Гамбурга; они вступили в батальон, так как это освобождало их от участия в боевых действиях на фронте. Достаточно сказать, что это они несут ответственность за уничтожение 38 тыс. польских евреев и за отправку еще 45 тыс. в Треблинку. Ради чего они совершили эти преступления? Не из страха перед наказанием. Ни одному человеку из 101 батальона наказание (а тем более смерть) за неисполнение своей задачи не грозило. Командир подразделения даже заявил своим подчиненным, что они могут выбрать неучастие в убийствах, как 10 или 15 человек и поступили. Почему же не отступились остальные 490? Кристофер Браунинг свидетельствует, что на то имелись разные причины, включая антисемитизм и давление со стороны товарищей, но решающим фактором было стремление к продвижению по службе. Те, кто отказались убивать евреев, прямо признавали отсутствие у себя карьерных амбиций. Один из них сказал: «Для меня не имело особого значения повышение в чине или какое-либо иное продвижение… Командиры же подразделения… были молодыми людьми, кадровыми полицейскими и хотели стать чем-то». И вот свидетельство другого: «Поскольку я не был кадровым полицейским и не собирался им становиться… мне было безразлично, что моя полицейская карьера не удастся»⁸⁹.

Хотя амбициозным пособникам нравится считать себя адептами realpolitik[48], которые берут на себя тяжкое бремя власти, поскольку это самый разумный путь, их реализм отмечен идеологической печатью. У карьеризма собственный моральный кодекс, служащий обезболивающим средством против конкурирующих моральных требований. Особенно ясно мы видим это в Соединенных Штатах, где амбиция считается гражданской доблестью, жизненный успех — обязательным условием гражданства; просвещенные поборники интереса легко могут прийти к убеждению, что они ведут себя не просто разумно, но и правильно. Они охотно признают себя карьеристами, так как предполагают, что собеседники разделяют их моральные приоритеты. Как иначе объяснить, что режиссер Элайя Казан ответил на упрек коллеги, что он оправдывает свое решение выдать товарищей? «Да, в прошлом году я заработал в театре больше 400 тыс. долл. Но Скаурас [глава компании „Фокс“] говорит, что я никогда больше не буду снимать кино. Вы потратили свои деньги, так? Вам это легко. Но я сделал свою ставку»⁹⁰.

Даже используя содействие пособников, элиты имеют основания для беспокойства, что их власть долго не удержится. Они подозревают, что многие их потенциальные последователи нетверды и слабовольны, некоторые из них могут даже сочувствовать жертвам. Если армия решительно настроенных жертв заручится поддержкой таких сочувствующих, то может свергнуть власть элиты. Следовательно, чтобы эффективно управлять, элитам необходимо, помимо пособников, обращаться к остальной части населения, убеждая жертвы вести себя как наблюдатели, а наблюдателей — как жертвы. Хотя элиты по определению составляют меньшинство населения, они подходят к выполнению этой задачи, имея за собой три преимущества. Во-первых, имея власть и высокое положение, они способны легко мобилизовывать самих себя и своих пособников. Там, где жертвам еще нужно подняться, чтобы перейти от пассивности к конфронтации, преобразовать себя из тех, кем они являются, в тех, кем не являются, элитам нужно только в большей степени действовать так, как они уже действуют. Во-вторых, жертвы в силу своего безвластия должны заручиться почти единодушной поддержкой в своей среде и получить существенную поддержку наблюдателей. Элитам же требуется только добиться того, чтобы усилия жертв остались бесплодными. И наконец, как замечает Гоббс, власть «подобна славе: она растет по мере того, как существует»⁹¹.

Наблюдая за продвижением элит вперед, жертвы и наблюдатели боятся, видя, что элиты сильнее, нежели они сами. Если этот страх убеждает жертв и наблюдателей не бросать элитам вызов, тогда элиты могут двигаться быстрее, способствовать тому, чтобы их власть представлялась мощнее. Иными словами, страх усиливает власть, что объясняет, почему некоторые из жертв возмущаются пассивностью своих товарищей в отношении мучителей. Солженицын пишет:

Из-за описанной неспособности сопротивляться, заключает Солженицын, «мы просто заслужили все