Рита перебрала свои платья, выбрала хорошую, в Париже сделанную розового цвета «робу», вплела пунцовую розу в локоны густых каштановых волос, подошла к зеркалу и не без удовольствия увидела в нем стройную, совсем молодую женщину. Кто скажет, что ей сорок два года! Краска чуть тронула скулы ее щек — от этого еще худее и миловиднее стало лицо. Она наклеила мушки — на щеку одну, у подбородка другую, попудрила плечи — только ключицы и лопатки выдавали ее немолодую худобу — и пошла садиться в присланную за ней придворную карету.

В Зимнем дворце Рита нашла большие перемены. Это не был тот малый Зимний дворец, где умирала Анна Иоанновна и где она бывала раньше. Архитектор Растрелли построил на его месте целый город, громадное здание, выходившее на Неву, на Миллионную улицу и занявшее часть Луговой.

В вечерних сумерках догоравшего зимнего дня оно высилось стройными прямыми линиями, возносящимися к лиловевшему небу. Тускло светились громадные окна зал и галерей. Перед дворцом, на площади, в больших железных клетках горели костры, кучера грелись подле них.

По широкой мраморной лестнице, едва освещенной немногими свечами, в толпе приглашенных гостей, Рита медленно поднималась на второй этаж. Она вошла в громадную залу. Зала была скупо освещена, и в ней стоял зимний холод. Множество приглашенных терялись в ее просторах. Говор, отдаваемый эхом, был глух и невнятен. Рита с удивлением оглядывалась. Мраморные стены, колонны из зеленого малахита, розового орлеца, голубой ляпис–лазури, золотые рамы картин и портретов, завитки стиля рококо, золотые купидоны — все блистало даже и в сумраке, все было ново и роскошно. Сквозь неспущенные шторы больших окон видна была покрытая снегом Нева. Отблеск вечернего света ложился на потолок, и Рита увидала на нем, как по голубому небу в розовых облаках летят нимфы, сплетаясь розовыми телами, сыплют гирлянды •цветов и листьев, а за ними порхают ласточки.

По стенам были зажжены лишь редкие кинкеты. От этого сумрак, бывший в зале, казался таинственным, и тихая, неопределенная грусть незаметно вливалась в сердце Риты. Гул голосов становился громче. Иногда сквозь него прорвется чье–нибудь громкое восклицание и сейчас же потухнет в общем бормотании. На хорах восемьдесят музыкантов придворного оркестра настраивали инструменты. По зале прошли скороходы, неся раскаленные сковороды, на которые поливали восточным куреньем.

Рита прошла туда, где тесной толпой стояли дамы. Они были молодые и старые, красивые и некрасивые, но все одинаково богато и роскошно одетые в зашитые золотом и серебром парчовые «робы», усеянные множеством драгоценных камней. Против них собирались в дорогие кафтаны, затканные золотом, одетые чины двора и офицеры гвардейских полков в богатых мундирах. Везде было золото и драгоценные камни пуговиц и пряжек, пудреные парики и блеск дорогого оружия. Более тысячи человек было в зале, а зала не была наполнена.

Вдруг разом, по чьему–то знаку, все шторы на окнах упали, отгораживая залу от Невы, по люстрам в хрустальных ожерельях, по кинкетам, бра и канделябрам с прозрачными подвесками запрыгало быстрое белое пламя пороховой нити, и тысяча двести «маканых» сальных свечей, отраженных множеством зеркал, загорелись по зале. — А–а–а–а! — пронеслось по ней.

Стало светло как днем. Паркет отразил цветные платья дам, заиграл розовыми, белыми и голубыми полосами и казался сонной рекой.

Оркестр загремел. Великий князь с великой княгинею подали пример танцам. Пара за парой отделялись от стен и порхали в плавном англезе.

Внезапно танцующие остановились. Музыка смолкла. За высокими дверями палисандрового дерева в бронзовых украшениях раздался гул и треск, точно там били барабаны и литавры, трубили трубы и кричало много голосов. В большой зале все спешили к этим дверям и становились по рангам. У самых дверей стали великий князь Петр Федорович с супругой Екатериной Алексеевной. Он был в кафтане Преображенского полка с нагрудным знаком. За ними стали послы иностранных держав, сенаторы и генералы. Напротив — дамы и в стороне по полкам группами — офицеры гвардии. Разговоры смолкали, слышнее и таинственнее становился гул за запертыми дверями.

У Риты от волнения стеснило грудь. Она с трудом дышала и, не отрывая глаз, смотрела на двери. Что–то великое и прекрасное должно было быть за ними. Слезы туманили ее глаза. Огни свечей расплывались в оранжевые солнца, Рита была потрясена.

Через расступившихся на две стороны гостей, образовавших широкий проход, по зале прошел высокий, худощавый, красивый итальянец–граф Санти, церемониймейстер двора, за ним шли камер– юнкеры Возжинский и Воронцов. У Санти в руках была длинная трость черного дерева с рукояткой слоновой кости, перевязанная голубым широким бантом. Он остановился лицом в залу у двери и постучал тростью о пол.

Торжественная тишина стала в зале.

В тот же миг на обе половины бесшумно распахнулись высокие двери. Легким вздохом пронеслось и вспорхнуло по зале исторгнутое из тысячи грудей — ах!.. Рита почувствовала, как мураши побежали по ее телу, и она точно перестала существовать, растворяясь в нарядной толпе, чувствуя одинаково со всеми этими незнакомыми ей людьми.

Открывшаяся за дверьми небольшая зала пылала множеством огней. Жарок был ее свет и так силен, что в большой зале показалось темно. Золото и драгоценные камни сверкали в море огней.

Рита сначала не видела подробностей. Она, как и все, увидала только стоявший на алом возвышении золотой трон под малиновым балдахином с подбоем горностаевого меха. На нежной белой опушке меха в нестерпимом блеске свечей, как божество, ожидающее жертвоприношения, как драгоценная икона, выделялось недвижное, очаровательное лицо. Блеск глаз говорил о том, что оно живое, что это не картина, не изображение, но сама жизнь. Рита сразу узнала «прекрасную цесаревну».

В золоте волос Елизаветы Петровны сверкали бриллианты, и изумрудный аграф причудливыми листьями спускался к локонам у левого уха. На светло–сиреневом парчовом корсаже, через который была протянута голубая Андреевская лента, на груди было прикреплено громадное украшение из золота и бриллиантов. Большие его камни горели и переливались радужными огнями.

Внизу, как золотые статуи, стояли в расшитых кафтанах первые сановники империи. Рота лейб– кампании держала «на караул».

Арабской сказкой, фантазией Востока веяло от этого неподвижного появления императрицы, осиянной множеством огней.

По лицу Риты текли слезы. Она была подготовлена увидеть блеск русского двора, за границей она бывала при дворах, на балах, но такого блеска она не ожидала. Фантазия и замысел Востока слились здесь с изяществом и красотой Запада. Тишина, в которой точно растворились тысячи людей, их неподвижность и неподвижность императрицы колдовали, и от этого колдовства разум отказывался принимать виденное, все казалось несказанно красивым сном, и как во сне цепенела, исчезая, свободная воля.

Так продолжалось две, три секунды, два, три быстрых биения взволнованного сердца.

Разом ударили барабаны. Музыка на хорах заиграла нечто упоительно нежное, императрица встала с трона и медленно, колыша широкими юбками на пышных фижмах, пошла к зале.

Она остановилась в дверях. Дамы опустились в низком, глубоком, придворном до земли реверансе, кавалеры склонились в поклоне. Императрица с чарующей улыбкой на лице низко поклонилась гостям на три стороны и вошла в залу. Она проходила вдоль приглашенных, останавливаясь то подле одного, то подле другого, она говорила по–французски с посланниками и дамами и по–русски с генералами и офицерами.

— Ваше величество, можно подумать, что мы в Версале, — услышала Рита восторженный голос, пришла в себя и увидела в трех шагах императрицу.

Императрице шел сорок восьмой год, но она была по–прежнему прекрасна. Она располнела и раздобрела с тех пор, как ее видала последний раз Рита, но высокий рост скрадывал ее полноту. Искусно наложенные белила и румяна делали ее лицо молодым, приветливая улыбка не сходила с пухлых щек, с так знакомыми Рите милыми ямочками.

Подле императрицы оказалась великая княгиня Екатерина Алексеевна. Рядом с государыней она казалась маленькой. Великая княгиня была в корсаже из белого гродетура, оттенявшем ее чрезвычайно тонкую талию, и в такой же юбке на очень маленьких фижмах. Длинные, густые, темные, прекрасные волосы ее были зачесаны назад и перехвачены белой лентою как лисий хвост, в волосах была приколота искусственная роза с бутоном и листьями, другая была у корсажа. Газовые шарф, манжеты и передник —