– «Божией милостью, мы, Император и Самодержец Всероссийский…»

Солдаты сгрудились вокруг него и стояли, опираясь на ружья. И уже не было у Мировича послушного команде караула, но была толпа, которую надо было уговаривать, увлекать за собою.

– Братцы, – крикнул Мирович, дочитав манифест. Слёзы дрожали в его голосе. – Вот вам крест!.. – Он перекрестился. – Правое наше дело!.. Наш святой долг присяжный!.. Идём!.. Скажем им… Объявим всю правду… Поймут нас православные… Не будут стрелять.

Не строем, но толпою вышли из–за сарая и подошли на сто шагов к гарнизонному караулу.

– Братцы!.. Православные!.. – крикнул Мирович. – Не стреляйте!.. Выслушайте, по какому делу идём… Святое, правое наше дело…

– Палить бу–удем, – проревел бас из команды.

– Ваше благородие, а ваше благородие, – раздался негромкий голос сзади Мировича. Тот оглянулся. Капрал с растерянным лицом нагнулся к нему. – Что, ежели устрашить его допрежь пушкою?.. Ить он от пушки должон напугаться.

Мирович послал за пушкою. Он уже потерял свою волю, он плыл по течению, ждал, что само выйдет. Побежали в кордегардию, за ключами, потом в пороховой погреб за зарядами и ядрами. В туманной ночи белыми призраками метались люди, раздавались крики, каждый подавал советы, кто–то угрожал, кто–то истерично плакал. С бастиона людьми катили старую чугунную пушку. Её установили впереди караула и неумело заряжали ядром.

Кругом толпились солдаты, они толкали Мировича и подавали ему советы.

– Ваше благородие, ежели теперя ишшо послать к ним. Увидавши пушку, может, и надумают сдаваться…

И побежали к гарнизонному караулу.

– Эй, вы там, – кричали издали, – гарниза пузатая, что таперя, будете палить аль нет?.. А коли палить зачнёте, так мы вас всех враз из пушки положим.

Мрачный голос от лестницы ответил с какою–то особой печалью и досадой:

– Теперь палить не будем…

Мирович с мушкетом в руке, сопровождаемый нерешительно продвигавшимися за ним смоленцами, быстро пошёл ко входу в тюрьму.

XVIII

Как только раздался выстрел часового у двери каземата с безымянным колодником и затопала ногами выбежавшая на выстрел гарнизонная команда, Чекин, спавший с Власьевым за ширмами, вскочил с постели.

Стены каземата были очень толстые, и выстрел и топот ног были едва слышны в нём. Но долголетняя и однообразная служба при арестанте обострили нервы приставленных к нему офицеров, и сон их обычно был чуток и напряжён.

– Данило?.. А Данило?.. Слыхал?..

Но Власьев уже встал с постели. Оба вышли за ширмы. Арестант спал крепким и спокойным сном. Его дыхание было ровное и тихое. Свеча на столе нагорела, пламя её колебалось, и странные тени прыгали по белой стене над головою арестанта.

– Посмотри, что там такое?.. – сказал Власьев.

В это время горохом прокатился залп. Арестант вздохнул во сне, но не проснулся.

Чекин на носках подбежал к двери и отодвинул засов.

– Данила, – сказал он, задыхаясь от волнения, – с большой командою сюда идут… Кричат, чтобы наши не палили.

Из тёмного каземата в приоткрытую дверь были видны волны белого тумана на дворе. Неясные звуки доходили оттуда. Всё казалось нелепым сном. Крики команд и говор солдат там не умолкали. Слышно было, как сурово ответили гарнизонные солдаты: «Палить будем…»

– Вот и свобода к нам пришла, – прошептал Власьев.

– Ты что, Данила?

– Я ничего. – Власьев кивнул на арестанта и вынул из ножен тонкую офицерскую шпагу.

Чекин выхватил свою. Он понял сразу Власьева. Арестант продолжал крепко спать.

– Присяжную должность исполним, – прошептал Чекин.

– Погоди маленько, – сказал Власьев. – Посмотри, что там делается?..

– Побежали за пушкой, – торопливо, стоя у дверей, передавал хриплым голосом Чекин. – С бастиона скатывают пушку… Заряжают.

– Тогда… – чуть слышно прошептал Власьев, – тогда… действуй!

Он бросился с поднятой шпагой к постели арестанта.

Тот проснулся. Неровным жёлтым светом освещено его бледное, одутловатое лицо. Глаза были вытаращены, он простёр руки с растопыренными пальцами навстречу Власьеву и захрипел, заикаясь, желая что–то крикнуть. Страшные тени побежали по лицу. Пламя свечи заколебалось. В тот же миг Власьев с силою ткнул его шпагой в шею. Кровь брызнула из раны и оросила белую рубашку арестанта.

– Злодеи, – крикнул арестант и выскочил из постели. – Кого!.. На кого покушаетесь?!

Власьев тонкой, гнущейся шпагой нанёс удар в бок. Арестант пошатнулся и привалился к столу. Кровь заливала его. Власьев и Чекин, обезумев от вида крови, стали наносить уколы куда попало. Арестант упал и, хрипя, стал дёргать ногами.

– Теперь готово, – сказал Чекин, рукавом стирая пот с лица.

– Дверь отложи, – прохрипел Власьев.

Чекин пошёл по узкому коридору к наружной двери и только открыл, как в проход вскочил Мирович с мушкетом в руке.

– Где Государь? – задыхаясь, крикнул он.

– У нас Государыня, а не Государь, – сурово сказал Чекин.

Мирович левой рукой толкнул Чекина в затылок и крикнул:

– Поди укажи Государя… Отпирай двери.

– Дверь отперта и так.

Налетевший от хлопанья дверьми ветер задул свечу, и в каземате был густой мрак.

– Принеси, братцы, кто огня, – приказал Мирович. Он левой рукой держал Чекина за ворот, в правой у него был мушкет.

– Другой бы тебя, каналья, давно заколол, – прохрипел он.

– Колоть меня не за что, – хмуро сказал Чекин.

Из кордегардии прибежали с фонарём солдаты. Мирович вскочил в каземат и остановился, мушкет выпал из его рук и с грохотом упал на каменный пол. У стола, в луже чёрной крови, лежал бледный молодой человек в окровавленном белье. Над ним, спокойно скрестив руки, стоял капитан Власьев.

– Ах, вы… Да что же это вы такое сделали? – хватаясь за голову, закричал Мирович. – Совести в вас совсем нет… Как могли вы невинную кровь т а к о г о человека пролить?..

– Какой он человек, – глухим голосом сказал Власьев, – того нам не объявляли… Для нас он только арестант… И поступили мы с ним по нашей о том присяге.

Мирович медленным театральным движением опустился на колени, перекрестился и поцеловал руку и ногу арестанта… Вошедшие за ним солдаты снимали шапки и крестились. Благоговейная тишина смерти вошла в полутёмный, едва освещённый фонарём каземат. Унтер–офицер Лебедев распорядился, чтобы тело убитого положили на кровать.

– Несите его за мною, – приказал Мирович.

– Ваше благородие, а с ними как поступить прикажете? – спросил капрал.

– Оставьте их, – с глухим рыданием в голосе ответил Мирович, – они и так никуда не уйдут.

Он пошёл за телом убитого арестанта. Земля колебалась под его ногами. Всего ожидал он, всё, казалось, продумал и предусмотрел, но только не это. Всё было сорвано. Карта опять была бита. Он всё проиграл. А ставкою была – жизнь… Платить придётся… Мёртвое тело вынесли из каземата, пронесли через канал и поставили на площади против кордегардии.

– Построиться во фронт, – приказал Мирович.

Молча становились люди караула в четыре шеренги, барабанщик стал на правом фланге. Солдаты