Хозяин был радушен. Он угощал гостей пирогом с вязигой и сигом, и разговор пошёл о рыбной ловле.

Мирович как на иголках сидел. Ему казалось, что здесь не могло быть иных разговоров, как о безымянном колоднике, который вот он – всего в нескольких шагах от них сколько уже лет томится без вины в тюрьме. С крыльца дома коменданта была видна казарма, где помещался колодник. Мирович твёрдо решился в это дежурство привести в исполнение свой дерзновенный план и для этого привёз с собой манифест и другие заготовленные бумаги. Он ни о чём другом не мог думать, ему казалось, что и другие так или иначе должны заговорить о колоднике и вот тогда он и попробует склонить их на свою сторону и сделать их своими сообщниками. Мирович бледнел, скрипел зубами, мучительно сжимал скулы и всё ожидал удобного случая, чтобы заговорить о том, что так его мучило.

Все говорили о рыбах.

Полный, краснощёкий комендант, в кафтане нараспашку, без парика, шлёпая пухлыми, по– воскресному чисто выбритыми губами, рассказывал со вкусом, какие лососи раньше лавливались в Ладожском озере.

– Мой отец говорил, будто при Петре однова поймали лосося немного разве поменьше, как поручик будет.

– Вот это так лосось!.. Корова, не лосось, – сказал Шелудяков, – поди, не всякая сеть и выдержит.

– Ныне таких что–то не видно. В аршин, редко в полтора.

– Хорошая рыба… Вкусная… И ловить её интересно.

– Сиг тоже, раньше бывало, как пойдёт, ну, чисто стадами. А корюшка – сеть вынуть – серебро да и только. Красота…

– Ежели жареную, в сухарях, с лучком… Ар–р–ромат…

Чай пить пошли на вольный воздух. Солнце перевалило за полдень, длинные тени потянулись от домов и крепостных стен. Стол и скамьи вынесли на галерею, откуда виден был маленький двор и в нём узкая дверь и крутые каменные ступени. Около двери стоял часовой гарнизонной команды. Там и был безымянный колодник. Уселись за длинный стол, гарнизонный солдат в белом камзоле принёс шипящий самовар, подал баранки и клубничное варенье. Комендант, прищурив пухлые, в красных веках глаза, смотрел на таинственную дверь. У Мировича сердце прыгало от волнения, вот–вот он скажет что–нибудь о колоднике, и начнётся волнующий разговор, и будут сказаны слова участия, сожаления, желания помочь, восстановить правду на земле.

Комендант пошлёпал беззвучно губами, сам заварил чай и заговорил сытым, приятным, медлительным голосом:

– В бытность мою на службе на Волге очень пристрастился я чаи распивать. По мне, лучше всякого мёда или сбитня… Вот, судари, покушайте клубничного вареньица, мне попадья наварила. Я тут на эскарпах солдатишкам на забаву огороды насадил, так клубничка у меня в нонешнем году такая хорошая уродилась, ни у кого такой нет.

– У вас, чаю, по лесам и гриба много, – сказал Бессонов.

– Гри–и–иба?.. И, братец… Мало сказать – много – уйма!.. Вот, пожалуй, недельки через две – в сосняках гарькушки, сыроежки пойдут – кустами… А в августе в осинник поведу, там подосинники – шляпки, как кирпич, ножка крепенькая, в чёрных волосах…

– Ежели в сметане… Ар–р–ромат, – сладостно прошептал Шелудяков.

Все смотрели на двери с часовым и точно нарочно не видели их. Один Мирович их видел, бесился и молчал.

После чая пошли промяться, погулять, взять хорошенько воздуха. Комендант хотел показать свои огороды.

– Мирович, – благодушно сказал он, – прикажи, братец, Проломные ворота отпереть, мы маленько по крепости пройдёмся.

Мирович пошёл вперёд. Комендант с Шелудяковым, Бессонов с Загряжским, за ними Чефаридзе шли по узкой деревянной галерее и спускались по лестнице к крепостным воротам. Все были в расстёгнутых кафтанах, шли вразвалку, останавливались, размахивали руками. В душном воздухе мягко звучали их голоса. Мирович пропускал их в ворота.

– Боровик, – говорил басом комендант, – боровик по лесам низкий, широкий, шляпка в морщинках, как во мху или в траве укроется – его и не приметишь… Под сухим–то листом шляпка в морщинках – чистая тебе старинная бронза…

– Ар–р–ромат, – вздохнул Шелудяков. – В Питер на Сенной торг, поди, много отсюда гриба везут.

– Коробами, на лодках… по каналам тоже… Мохом укроют и везут… Из Новгородской округи тоже… Там гри–иба–а!

– Государыня, сказывают, до грибов охоча.

– Нонешняя не так, покойница, та точно понимала прелесть…

– Ар–р–ромат!..

Мирович пошёл рядом с Чефаридзе.

– Эка у вас, душа мой, какой благодать, – сказал Чефаридзев – Жарко, а совсем не душно. Озеро – скажи пожалуйста – чистое море… А голубизна!.. Воздух!.. Це–це!

– В казематах дышать нечем, – строго сказал Мирович.

– А что, скажи пожалуйста, разве много узников у вас?..

– Чай, сам знаешь, – сказал Мирович и придал своему лицу мрачное и таинственное выражение.

Но Чефаридзе, бывший под обаянием прекрасного летнего дня, вкусного сытного обеда, чая с ромом, ничего не заметил. Он просто, беспечно и равнодушно сказал:

– А правда, скажи, душа мой, здесь содержится Иван Антонович?.. В бытность мою сенатским юнкером я о нём от сенатских подьячих разные сведал обстоятельства.

– Я–то давно знаю, – сурово сказал Мирович. – Безвинный страдалец.

– Да–а… А сенатские говорили – между прочим – полноправный Император российский. Це–це!

Мирович весь подобрался. В виски ударила кровь. Он крепко сжал скулы, чтобы не выдать себя дрожанием голоса.

– А где именно, скажи пожалуйста, содержится Иван Антонович? – всё так же безразлично спросил Чефаридзе.

– Примечай, как я тебе на которую сторону головой кивну, то на ту сторону и смотри, где увидишь переход через канал – тут окно извёсткой замазано, вот он там и содержится.

Они далеко отстали от других. Чефаридзе глубоко вздохнул и сказал:

– Совсем, скажи пожалуйста, безвинный мальчик. От самых ребяческих лет – тюрьма и тюрьма… Есть ли у него по крайней мере в покоях свет?..

– Свету Божьего нету. Днём и ночью при свече сидит. Кушанья и напитков ему довольно идёт, для чего при нём придворный повар находится.

– Разговаривает он с кем?..

– Случается, что разговаривает с караульными офицерами, которые неотлучно при нём обретаются.

– Скажи пожалуйста, как строго… Забавляется ли чем?..

– Как обучен он грамоте, то читает священные книги – вот и вся его забава. А по случаю когда ему комендант и газеты посылает.

– Це–це!.. Видать, и точно – арестант тот не кто иной, как Иван Антонович… Как считаешь, душа мой, его ведь можно и «ваше высочество» назвать?..

– Бесспорно, можно и должно.

Они проходили мимо кордегардии. Мирович потянул Чефаридзе за рукав:

– Зайдём ко мне… Потолкуем…

Беспечно улыбающийся Чефаридзе прошёл через вонючие сени в маленькую, темноватую, унылую комнату караульного офицера. Мирович плотно затворил дверь.

– Садись, – указал он Чефаридзе на табурет, сам стал спиною к решётчатому окну. – Видишь, как фортуна может к нам лицом повернуться… Такому узнику вернуть свободу и положение… Жаль, что у нас солдатство несогласно и загонено. Потому ежели бы были бравы, то я бы Ивана Антоновича оттуда