дорогостоящую гонку вооружений. Советская сторона при этом опасалась, как бы США, имея более мощную техническую базу, не вырвались сильно вперед в создании новых ракет.

Правительство Джонсона столкнулось с серьезной оппозицией переговорам среди высшего военного руководства, для которого сама идея сотрудничества с СССР в области ограничения стратегических вооружений вообще была малоприемлемой. Помимо вопроса о том, как контролировать такое соглашение, ключевыми вопросами были принципиальные ограничения на ПРО и на проведение испытаний новых ракет с РГЧ еще до начала каких-либо договоренностей. Военные спешили. По существу, начальники штабов выступили перед Джонсоном с требованием: не ограничивать развитие военных технологий, а обсуждать лишь количественные ограничения. Президент фактически одобрил эту позицию, которая долгое время лежала в основе американского подхода к ограничению ядерных вооружений.

Так получилось, что США начали испытывать свои новые ракеты с РГЧ „Посейдон' и „Минитмен' за несколько дней до чехословацких событий. Через некоторое время и СССР испытал свою ракету 58-9 с тремя головными частями. Началась эра ракет с разделяющимися боеголовками. Понадобилось 25 лет, пока США и Россия признали в 1993 году всю абсурдность наращивания таких ракет, сильно дестабилизирующих стратегическую обстановку, и необходимость возврата к моноблочным системам. Так замкнулся дорогостоящий и опасный виток этого вида стратегических вооружений. Кто знает, не упустили ли мы возможность в Гласборо, а затем и в связи с несостоявшейся новой встречей с Джонсоном возможность предотвратить такое развитие событий?

На съезде демократической партии Хэмфри был избран официальным кандидатом партии на пост президента США.

В конце августа Хэмфри в частном порядке пожаловался мне, что не получает никакой поддержки со стороны Джонсона, который провозгласил„нейтралитет' в предвыборной кампании. В то же время своим поведением Джонсон не дает Хэмфри возможности занять более гибкую позицию во вьетнамском вопросе. „Я даже не знаю, кого Джонсон больше хочет видеть следующим президентом — Никсона или меня!' — саркастически заметил Хэмфри. Он не скрывал своей тревоги, что принадлежность его к администрации Джонсона может отрицательно сказаться на выборах прежде всего из-за Вьетнама.

Хэмфри негласно предложил брату покойного президента Эдварду Кеннеди баллотироваться вместе с ним, на пост вице-президента, но последний отказался.

Надо сказать, что в Москве были серьезно встревожены перспективой прихода к власти Никсона, который считался опасным антисоветчиком. Кандидатура Хэмфри на пост президента выглядела гораздо предпочтительней. Этот вопрос специально обсуждался в Кремле. В результате советское руководство пошло на необычный (и единственный в истории отношений с США) шаг — приняло решение напрямую обратиться к Хэмфри с негласным предложением оказать ему любую возможную помощь (включая финансовую) с целью избрания его президентом США.

Получив соответствующее сверхсекретное поручение лично от Громыко, я попытался отговорить министра от подобной крайне опасной затеи. Однако он был немногословен: „Есть такое решение — выполняйте его'.

Так получилось, что вскоре мне довелось побывать у Хэмфри дома на завтраке. Естественно, речь зашла о ходе избирательной кампании. Воспользовавшись этим, я постарался самым деликатным образом выполнить данное мне поручение.

Хэмфри, умница, с первых же слов понял, в чем тут дело, и сразу же сказал, что для него вполне достаточно добрых пожеланий из Москвы, которые он ценит.

На этом разговор на эту тему, к нашему взаимному облегчению, закончился и больше не возобновлялся.

В Москве существовало мнение, что после событий в Чехословакии Джонсон откажется от поездки в Москву. 9 сентября я ужинал у помощника президента по национальной безопасности У.Ростоу. К некоторому моему удивлению, он сразу же стал развивать мысль о том, что Джонсон по-прежнему хочет встречи с советским руководством, но из-за шумихи вокруг чехословацких событии уже недостаточен просто факт встречи на высшем уровне. Нужен какой-нибудь успех на этой встрече. Президент, сказал он, даже лично продиктовал ему некоторые свои мысли, выраженные вслух: Джонсон хочет начать советско- американские переговоры по ракетным системам и на встрече с Косыгиным обменяться мнениями по этому вопросу. Только в том случае, если посол Добрынин позитивно оценивает шансы на продуктивную встречу, президент готов будет обсудить вопрос о встрече на высшем уровне. И, наконец, если Советский Союз не находит сейчас возможным иметь дело с Джонсоном, в смысле организации такой встречи, то это „можно будет понять'.

В конце продолжительной беседы Ростоу прямо сказал, что президент Джонсон хотел бы сперва узнать в принципе мнение Советского правительства: считает ли оно само возможным сейчас достижение на этой встрече какого-либо успеха, имея в виду прежде всего какую-то из трех проблем: ракетные системы, положение на Ближнем Востоке и вьетнамский вопрос (так администрация Джонсона определяла наиболее важные вопросы наших взаимоотношений на тот период).

Я заметил собеседнику, что названные им вопросы, конечно, представляют значительный интерес, но что в целом сказанное им, по существу, звучит как выдвижение американской стороной предварительных условий или стремление получить от нас заранее заверения в успехе встречи. Вряд ли это наиболее продуктивный путь. Встречу надо заранее тщательно подготовить, тогда можно говорить о конкретных результатах.

Ростоу ограничился повторением „основной мысли' президента: Джонсон хочет, чтобы встреча с Косыгиным, если она состоится, была отмечена определенной степенью прогресса. Тогда она будет иметь большое политическое звучание и внутри США, иначе Никсон раскритикует встречу как предвыборный пропагандистский трюк президента-демократа. Ростоу добавил, что пока никто, даже Раск, не в курсе нашего разговора.

На другой день Ростоу позвонил и сказал, что президент поручил вести все это дело дальше Раску. Видимо, Джонсон не очень-то доверял дипломатическому искусству самого Ростоу.

13 сентября пришел ответ из Москвы на сообщение о разговоре с Ростоу. Поскольку Раска не было в это время в Вашингтоне, я передал ответ через Ростоу. В нем говорилось, что в Москве по-прежнему положительно относятся к идее встречи с президентом. Для советской стороны также небезразлично, как завершится эта встреча. Она согласна обсудить названные три вопроса (при этом излагались примерные контуры для обмена мнениями по трем вопросам), а также, возможно, и другие.

Когда мы беседовали, позвонил президент. Узнав, что я у Ростоу, он выразил желание переговорить со мной. Услышав суть ответа, президент просил передать в Москву его благодарность за быстрый ответ. Он подтвердил свое стремление к встрече.

После этого Джонсон не поднимал этот вопрос целый месяц. Чувствовалось, что в администрации все еще продолжалась дискуссия на эту тему. 14 октября Раск неофициально сказал мне, что президент пока не принял для себя окончательного решения относительно встречи на высшем уровне, ибо с ней связан большой комплекс сложных проблем. Раск считал, что вопрос о встрече практически исключен до президентских выборов. Он не скрывал своего мнения, что проводить такую встречу вообще уже поздно.

Внешнеполитическая доктрина как таковая специально не разрабатывалась правительством СССР. Наиболее близко подходили к ней, когда готовились к очередному съезду партии. В этот период в