другим официальным лицам США. Горбачев согласился с этим.

В начале апреля я вылетел на спецсамолете в Вашингтон, впервые осознав значимость моего нового поста. Признаюсь, что чувствовал я себя не совсем уютно: в большом самолете мы с женой были единственными пассажирами.

Еще 7 марта поверенный в делах Соколов прислал в Москву телеграмму о ежегодном приеме для дипломатического корпуса, устроенном госсекретарем Шульцем. В своем выступлении, помимо прочего, Шульц отметил, что на данном приеме отсутствует дуайен дипкорпуса посол Добрынин, „получивший в Москве новый важный пост в области внешней политики'. Госсекретарь пожелал мне успехов на этом посту. Он подчеркнул при этом большую роль, которую играл советский посол в дипломатических контактах между США и СССР так же, как и в политической жизни Вашингтона.

За время моего краткого пребывания в Вашингтоне состоялась целая серия прощальных встреч, бесед, обедов и приемов. После столь длительного пребывания в США у меня образовался обширный круг знакомств, дружеских и деловых связей, хотя я и был послом „империи зла'.

Кстати, Шульц рассказал мне эпизод полуанекдотического порядка. Когда он сообщил президенту Рейгану, что посол Добрынин уезжает в связи с избранием его секретарем партии по международным вопросам, то президент с изумлением спросил: „А разве он коммунист?' Рейган, видимо, не знал, что в то время все советские дипломатические работники обязательно были членами партии. Во всяком случае, в устах Рейгана такой вопрос звучал для меня комплиментом.

Шульц рассказал мне и о таком эпизоде. Его кабинет на 7-м этаже госдепартамента выходил на широкий балкон. Там госсекретарь обычно устраивал летом коктейль для иностранных гостей, так как с балкона открывалась живописная панорама части Вашингтона и реки Потомак. Я как-то попросил его на память фото с видом столицы, открывающимся с этого балкона. Через некоторое время он прислал мне фотографию с шутливой надписью. Впоследствии от него же стало известно, что посылка такого сувенира оказалась совсем непростым делом. Американские спецслужбы вначале воспротивились посылке такой фотографии советскому послу, поскольку, дескать, на снимке был запечатлен „стратегический вид центра Вашингтона' (хотя на нем не было видно ни Белого дома, ни других важных правительственных учреждений, да к тому же еще более „стратегические' фотографии можно было купить в любом киоске).

Шульц не принял всерьез такую аргументацию и все же послал мне эту фотографию (она висит у меня в кабинете в Москве). Однако весь этот эпизод характерен для атмосферы взаимной подозрительности и шпиономании, существовавшей в двух великих державах.

Перед отъездом я имел продолжительную беседу с Шульцем. Мы обедали у него втроем, с нами был и помощник президента Пойндекстер.

После расспросов о моем новом назначении мои собеседники попросили дать им „в сугубо неофициальном, но откровенном плане' оценки в советском руководстве нынешнего состояния советско- американских отношений, перспектив новой встречи на высшем уровне, проведению которой они в администрации „по-прежнему придают большое значение'.

Я сказал, что в советском руководстве не удовлетворены состоянием отношений между нашими странами после встречи на высшем уровне. Прошло почти пять месяцев после Женевы, где были взяты определенные взаимные обязательства улучшать отношения, вести дело ко второй встречена высшем уровне. На деле же наши отношения и практические шаги США оставляют желать много лучшего. Сохранит ли администрация заинтересованность в отношении новой встречи?

Шульц и Пойндекстер заверяли, что президент Рейган по-прежнему проявляет большой интерес к новой встрече с Горбачевым. Однако, когда по ходу беседы дело доходило до обсуждения конкретных возможных шагов после встречи на высшем уровне, мои собеседники в основном уходили от уточнения своих позиций, ссылаясь на то, что они еще над ними работают.

Пойндекстер поинтересовался, не мог бы я заранее дать им текст привезенного мною послания Горбачева для президента Рейгана, чтобы последний мог своевременно ознакомиться с ним и быть готовым к беседе со мной. Получив это письмо, Пойндекстер сразу же уехал в Белый дом.

В своем письме Горбачев делился „некоторыми общими раздумьями' по поводу состояния и перспектив отношений между нашими Странами, предложив за точку отсчета считать встречу в Женеве, где совместно были приняты определенные обязательства.

„Наши с Вами оценки ее, полагаю, совпадают: она была нужной, полезной, внесла определенный стабилизирующий элемент в отношения между СССР и США, в общую обстановку в мире. Естественно, что она вызвала и немалые надежды на будущее, — писал Горбачев. — Мы, в советском руководстве, расценили женевскую встречу как необходимость переводить принципиально понимание, достигнутое там, в конкретные действия, имея в виду дать импульс нашим отношениям, наращивать в них позитивную динамику. Именно так мы и действовали после Женевы'.

„Как же действовали США? К сожалению, приходится констатировать, что сближения позиций, которое открывало бы реальную перспективу на достижение договоренностей, пока не произошло… Мы слышим все более яростные филиппики в адрес СССР, а также видим немало действий, прямо направленных против наших интересов, да и, скажу откровенно, против того, чтобы наши отношения становились более стабильными и конструктивными'.

Приведя некоторые примеры в подтверждение сказанного, Горбачев призывал затем к взаимным позитивным шагам. В частности, он повторил свое предложение Рейгану встретиться в одной из европейских столиц для отдельного обсуждения вопроса о прекращении ядерных испытаний. Эта специальная целевая встреча, конечно, „не заменяла бы той новой большой встречи, о которой мы условились в Женеве'. Горбачев перечислил в заключение вопросы, над которыми следовало бы сейчас „взаимно поработать в целях сближения позиций'.

Когда мы остались вдвоем, Шульц выразил серьезное сожаление, что администрация Рейгана не использовала активно конфиденциальный канал „госсекретарь — советский посол', о чем было условлено и на встрече в Женеве. Я теперь вижу, заявил он, что это была наша собственная недооценка связанных с этим возможностей. Опыт предыдущих администраций, особенно использование этого канала в период подготовки встреч на высшем уровне, наглядно подтверждает это.

Я сказал Шульцу, что целиком разделяю такую критическую оценку и связанные с этим немалые упущенные возможности. Президент Рейган выразил желание встретиться со мной. 8 апреля состоялась моя прощальная беседа с президентом в Белом доме.

На этой беседе в Овальном кабинете присутствовали Шульц, руководитель аппарата Белого дома Риган, помощник президента по национальной безопасности Пойндекстер, специальный помощник президента Мэтлок, заместитель госсекретаря Риджуй. С нашей стороны — посланники Бессмертных и Соколов. Беседа с президентом продолжалась около полутора часов.

После обмена приветствиями и поздравлений Рейгана в связи с моим новым назначением я выразил надежду, что президент, видимо, имел возможность ознакомиться с переданным ему через Шульца и Пойндекстера письмом Генерального секретаря. Поинтересовался, не мог бы президент уже сейчас высказать свои соображения на поставленные в этом письме вопросы.

Рейган сказал, что действительно хотел бы изложить мне некоторые свои соображения на поставленные в этом письме вопросы. Затем, часто прибегая к имевшейся у него в руках довольно объемной памятке, начал с заявления о том, что он полон желания продвигаться в направлении улучшения наших отношений, как это было условлено в ходе встречи в Женеве.

На его взгляд, в наших двусторонних отношениях имеет место определенное продвижение, в частности развиваются обмены и контакты, в том числе и между гражданами. В то же время он так же, как и мы, не испытывает удовлетворения по поводу общего состояния наших отношений и отсутствия прогресса в ряде важных вопросов.

Предметом нашей озабоченности, продолжал Рейган, остаются в частности, региональные конфликты, вопрос, который обсуждался в Женеве. Он упомянул в этой связи конфликт с Ливией, войну в Афганистане.

Что касается ограничения вооружений, то, по мнению президента, каждая сторона должна предложить свои оптимальные варианты, а затем искать договоренности в диапазоне между ними.

Приоритетным для США в области ядерных испытаний, продолжал президент, является достижение