усилия по налаживанию взаимоотношений между нашими народами. Этому, конечно, в значительной степени помогали те постоянные контакты, которые у него были с американским руководством, в том числе при Вашей администрации'.

В таком же духе высказался и сам Рейган в личной беседе со мной, передав мне затем надписанную им цветную фотографию, сделанную еще раньше в Белом доме — на ней изображены президент с супругой и я с женой.

Теплое письмо прислал мне бывший президент Никсон („…ни один из послов, которых я знал в течение последних сорока лет, не служил своей стране с большей отдачей, чем Вы…Без Вашей деятельности невозможно было бы развить новые взаимоотношения между нашими странами, кульминацией которых была встреча на высшем уровне в 1972 году'). Другой бывший президент, Картер, прислал мне свою новую книгу с надписью „моему другу Анатолию Добрынину'.

Несколько необычным для отъезжающего посла был завтрак, который дал в мою честь лидер большинства в сенате сенатор Бэрд. На нем были ведущие сенаторы, демократы и республиканцы: Нанн, Пелл, Кеннеди, Тэрмонд, Уорнер, Байден и другие.

В нашем посольстве был устроен большой прием в связи с моим отъездом. На нем присутствовали представители администрации, конгресса, дипломатический корпус, общественные и политические деятели, бизнесмены, обозреватели и корреспонденты — т. е. все многочисленные знакомые, коллеги и друзья, которых у меня было немало за долгие годы пребывания в Вашингтоне. На приеме с теплой, дружеской речью выступил Шульц (текст ее он впоследствии опубликовал в своих мемуарах).

Я выступил в ответ с прощальной речью. Было немного грустно расставаться со всеми, со своим посольством, в котором провел долгие годы, насыщенные работой, переживаниями и незабываемыми впечатлениями.

На следующий день я вылетел домой.

Моя встреча с Рейганом в Белом доме была прощальной с точки зрения окончания моей службы в Вашингтоне в качестве советского посла. Но она была далеко не последней. Мне довелось принимать участие во всех последующих встречах Горбачева и Рейгана вплоть до тройственной встречи в Нью-Йорке в 1988 году, в которой участвовал также только что избранный президентом США Джордж Буш. Встречался я с Рейганом и во время последующего его приезда в Москву, когда он уже не был президентом США.

Рональд Рейган был, пожалуй, наиболее противоречивым и вместе с тем довольно необычным президентом США в послевоенной истории наших отношений. Он никого не оставлял равнодушным. Оценки его деятельности как президента так же противоречивы, как и он сам. Поскольку исследование президентства Рейгана не входит в мою задачу, остановлюсь вкратце лишь на его роли в советско- американских отношениях.

Если проследить смену администраций в Белом доме, то легко обнаружить неровный, волнообразный характер советско-американских отношений. Ф.Рузвельт сцементировал советско- американский союз военных лет. Трумэн символизировал начало „холодной войны', которая при нем уже достигла значительного размаха. Эйзенхауэр к концу своей администрации пытался смягчить конфронтацию. Кеннеди, пройдя через кубинский кризис, начал поиск разрядки. При Джонсоне были неустойчивые отношения, но без конфронтации. Никсон способствовал развитию и кульминации разрядки. При Форде отношения стали неопределенными, но с сохранением их известного статус-кво. Президентство Картера характеризовалось лихорадкой разрядки и ее развалом. Сложнее оценивать президентство Рейгана.

В восприятии моих соотечественников-современников президент Рейган остался как колоритный, но все-таки малопонятный политический лидер. Трансформацию от „врага СССР и поджигателя войны' до приятного собеседника, прогуливавшегося рука об руку с Горбачевым по Красной площади и заключившего с СССР ряд важных соглашений по ограничению ядерных вооружений, непросто было понять рядовым гражданам моей страны. Да и на Западе далеко не все были готовы это понять.

В этой связи хотелось бы сказать несколько слово так называемом феномене или парадоксе Рейгана.

С приходом к власти Рейгана как нового президента США, в Москве, несмотря на всю его репутацию, не было вопроса о том, какая политика — разрядка или конфронтация — является для нас наиболее предпочтительной. Советское руководство, конечно, предпочитало разрядку 70-х годов. Да и в общественном мнении Советского Союза не было каких-либо споров на этот счет.

Таким образом, для Политбюро в первой половине 80-х годов вопрос был не в том, что выбирать, а в том, какой курс изберет новая администрация, и соответственно отвечать на него. В течение первых четырех лет администрации Москва при сменявших друг друга руководителях продолжала попытки возродить разрядку в наших отношениях и добиться ограничения вооружений, одновременно критикуя США за отказ следовать по пути разрядки напряженности, контроля над вооружениями и переговоров. Администрация же Рейгана открыто встала на путь конфронтации и достижения военного превосходства, вместо детанта и взаимного ограничения вооружений. Действия Советского Союза в этот период в гораздо большей степени, чем это признается на Западе, сводились к реакции на действия Рейгана.

Должен признаться, что склад ума президента Рейгана, его психологический настрой в отношении Советского Союза и его руководителей интересовали меня с самого начала. Понять это оказалось не так просто, тем более что очень скоро его образ как антисоветски настроенного президента стал полностью доминировать в нашем сознании. Что привлекало тогда мое внимание и несколько озадачивало, так это несовместимость провозглашенного им антисоветского курса с некоторыми действиями и подходами, о которых ничего не было известно общественности и политическим кругам США, но которые время от времени проявлялись в его негласных контактах с советскими руководителями.

Рейган, например, не видел ничего противоречивого в том, чтобы публично (и, думается, вполне искренне) резко осуждать Советский Союз как „империю зла', а его руководство одаривать весьма нелестными эпитетами и почти одновременно в своих конфиденциальных письмах, написанных им лично от руки Генеральному секретарю ЦК КПСС, говорить (видимо, не менее искренне) о своем стремлении к безъядерному миру, и улучшению советско-американских отношений, и к встрече с главным безбожником- коммунистом.

В его сознании все это как-то причудливо совмещалось. При этом впечатление было таково, что сам он не очень-то задумывался над такими противоречиями и над тем, как все это могло выглядеть в глазах советского руководства. Вообще его чересчур свободная и даже подчас развязная публичная антисоветская риторика порой без особых конкретных причин наносила серьезный вред нашим отношениям.

В Москве такое поведение президента Рейгана воспринималось в первые годы резко отрицательно (в нем видели убежденного врага, а поступавшие порой сведения или заверения о каких-то его намерениях улучшать отношения долго расценивались у нас как несерьезные, обманные или пропагандистские). Даже негласный зондаж самого Рейгана в конце первого срока его президентства о возможной встрече на высшем уровне все еще воспринимали в Кремле с определенным скептицизмом, поскольку он ассоциировался в наших умах с предвыборной кампанией 1984 года.

Первое президентство Рейгана (1981–1984 гг.) можно охарактеризовать как переходный период, связанный с глубоким кризисом разрядки. Упрощенно говоря, можно сказать, что неудовлетворенность в США в конце 70-х годов разрядкой и замена ее нагнетанием напряженности постепенно привели к конфронтации в начале 80-х годов, но с середины этих же годов стали намечаться признаки возможного поворота к антикризисному периоду в наших отношениях.

Администрация Рейгана постепенно переходила от непримиримости и конфронтационной риторики в 1981–1983 годах к не совсем ясным попыткам открыть дипломатический диалог в 1983–1984 годы. В течение 1984 года Рейган произнес несколько предвыборных речей, в которых говорил о необходимости совмещения силы и диалога в отношениях с СССР. В сентябре 1984 года на сессии Генеральной Ассамблеи ООН Рейган заявил: „Америка восстановила свою мощь… Мы готовы к конструктивным переговорам с