В Москве не питали иллюзий в отношении нового президента США. И все-таки где-то, скорее, подсознательно, у кремлевского руководства теплилась надежда, что Рейган, хотя и говорит жестко, но все же реалист, с которым можно будет попытаться найти контакт.

Тем сильнее были разочарование и озабоченность, когда советское руководство пришло к выводу, что имеет дело с опасно конфронтационным деятелем, который не желает достичь каких-то договоренностей с Советским Союзом. Во всяком случае, именно так выглядел в глазах Москвы первый год его правления. У дипломатического корпуса Вашингтона, естественно, вызывали наибольший интерес назначения на посты, связанные с внешней политикой.

Сенатор-демократ Пелл, член комитета по иностранным делам, сообщил мне в начале января, что скоро в комитете состоятся слушания по поводу утверждения бывшего генерала Хейга на пост госсекретаря.

Сенатор сказал, что, когда Хейг находился на посту главнокомандующего войсками НАТО, он на нескольких закрытых заседаниях конгресса „довольно свободно' говорил о возможности использования тактического ядерного оружия в случае конфликта в Европе. Правда, он оговаривался, что этот вопрос может решить лишь один президент США, но „ядерное мышление' генерала тогда все же насторожило либеральных сенаторов. Поэтому они и хотят допросить Хейга на слушаниях „с некоторым пристрастием'.

Я неплохо знал Хейга еще по его работе в никсоновском Белом доме и не считал, что это был лучший выбор на пост госсекретаря США. Хейг был по характеру задиристый человек, склонный к конфронтационной манере беседы, а не к поиску возможных договоренностей. Для него все было или черное, или белое — полутонов он не признавал. Категоричность его суждений, видимо, объяснялась тем, что он был профессиональным военным. Атмосфера конфронтации была для него более привычным состоянием, чем неопределенность, связанная с ослаблением напряженности или с неясными перспективами затяжных переговоров.

Привычка к военному единоначалию, которое Хейг стремился ввести и в руководство внешней политикой США, быстро привела его к столкновениям с ближайшим окружением президента и военным министром Уайнбергером, которые, по существу, не признавали за новым госсекретарем права полностью монополизировать сферу внешней политики и исподволь настраивали против него президента. Короче, он становился противоречивой фигурой не только вовне, но и внутри администрации, хотя его внешнеполитические взгляды, по сути, мало чем отличались от взглядов самого президента.

За несколько дней до официального вступления Рейгана на пост президента Вест, заместитель госсекретаря по делам Европы, сообщил мне об ожидаемых перестановках в госдепартаменте. На пост заместителя госсекретаря по политическим вопросам (третий по значению пост в госдепартаменте) вместо Ньюсома намечался Стессел, посол в ФРГ и бывший посол в СССР, с которым Хейг сблизился во время своей работы в НАТО. На пост заместителя госсекретаря по делам Европы планировался Иглбергер, посол в Югославии (был ранее помощником Киссинджера). С учетом того, что вопросы СССР были хорошо знакомы Стесселу, а также отчасти Иглбергёру. Хейг решил не иметь при себе специального советника по советским делам.

20 января на приеме в честь нового президента Рейгана у меня состоялась первая беседа с Хейгом уже в качестве госсекретаря (но он еще не был утвержден сенатом).

Мы вспомнили наши с ним многочисленные контакты и беседы в бытность его „начальником штаба' в Белом доме при президенте Никсоне. Я заметил, что это были неплохие времена в наших отношениях и что нужно и сейчас вновь совместно поработать, чтобы решительно повернуть курс снова на конструктивный путь.

Хейг сказал, что к сожалению, международное положение и наши отношения переживают сейчас весьма сложный период, из которого не так легко будет найти выход.

На том же приеме у меня был краткий разговор и с Уайнбергером, назначенным министром обороны. Прежде он входил в кабинет Никсона^{26}, а затем работал в частном бизнесе. Я был с ним неплохо знаком. Наш министр здравоохранения академик Петровский, несколько раз встречался ранее с Уайнбергером и был им „очарован'. Когда он узнал о назначении Уайнбергера министром обороны, то всем говорил в Москве, что теперь в правительстве Рейгана „будет его друг'. Я сам считал Уайнбергера человеком уравновешенным.

Я поздравил Уайнбергера с новым назначением. Затем в полушутливой форме заметил, что он за короткий срок уже проявил большие дипломатические способности, публично заняв „сверхгибкую' позицию: с одной стороны, он уже успел высказаться против ратификации договора об ОСВ-2 и даже действующего соглашения по ПРО. А с другой стороны, сам же заявил, что ему потребуется минимум шесть месяцев, чтобы разобраться в вопросах ограничения стратегических вооружений и выработать подход к дальнейшим переговорам с СССР. Как тут связать концы с концами? Может быть, нам встретиться в сугубо доверительном порядке и поговорить по этим вопросам? Я со своей стороны готов изложить нашу позицию и мотивы, стоящие за ней.

Уайнбергер признал, что он действительно пока мало что понимает во всех этих делах, так как ранее ими не занимался и даже ознакомительный разговор со мной в этой связи будет на данный момент для него беспредметным. Позднее — другое дело. Что касается его публичных заявлений, то это, откровенно говоря, было для него нетрудно, поскольку он лишь повторял предвыборные заявления самого Рейгана.

Это впоследствии стало характерной чертой поведения Уайнбергера как министра обороны: полная поддержка всех конфронтационных заявлений и действий Рейгана во внешнеполитической области с тенденцией в сторону их ужесточения.

Буквально через пару дней после начала работы новой администрации состоялся первый обмен письмами между Хейгом и Громыко. Инициатором был Хейг, который сразу „пошел в атаку'.

В письме госсекретаря излагались претензии американской стороны по поводу освещения в СССР вопроса об американских заложниках в Иране, высказывались „предостережения' в связи с событиями в Польше, в Афганистане, относительно африканских дел. Разоруженческие вопросы полностью замалчивались.

Задиристый характер письма с упором на разногласия, а не на возможное сотрудничество вызвал настороженность и соответствующую реакцию в Москве. Через несколько дней я вручил Хейгу ответное письмо Громыко.

„…Я отмечаю выраженное в Вашем письме желание работать в пользу развития отношений между СССР и США, — писал министр, — это отвечает и нашим намерениям. В наших отношениях действительно есть немало вопросов, причем таких, которые заслуживают первостепенного внимания. И можно лишь сожалеть, что эти вопросы, судя по Вашему письму, пока еще не попали в поле зрения новой администрации'. Далее излагалась наша позиция по этим вопросам, а также отводились „претензии' Хейга.

Короче, Хейг получил ответ-отпор в достаточно холодной форме.

Он ознакомился с текстом письма. Подумав, сказал, что, видимо, в результате обмена письмами можно считать, что „обе стороны сейчас квиты'. Затем Хейг поинтересовался в сугубо личном плане моим мнением о новой администрации.

Я ответил, что если говорить откровенно, то еще не вижу принципиальной разницы между этой и ушедшей администрацией Картера. Хотя лозунгом администрации Рейгана и является „новое начало' в