Пентагон, и в частности такой противник договора, как Перл).

Когда мы вместе с министром внешней торговли Патоличевым (10 ноября) посетили Картера, то в беседе президент отметил, что возможности администрации в области расширения торговли ограниченны, поскольку в этом деле первое слово фактически принадлежит конгрессу.

В разговоре со мной наедине Картер посоветовал пригласить сенатора Джексона в Москву. Президент назвал его амбициозным человеком, от которого во многом будет зависеть ратификация договора об ОСВ-2, а также торговых соглашений с СССР. Его уже пригласили китайцы. Картер считал, что Джексон принял бы наше приглашение. По рекомендации Картера я послал в Москву предложение пригласить к нам сенатора Джексона. Брежнев дал на это согласие.

Через несколько дней я посетил сенатора и передал ему соответствующее приглашение от парламентской группы Верховного Совета СССР. Он был явно доволен и тут же спросил, а может ли он рассчитывать на беседу с Брежневым. Ответил, что такая возможность, как я думаю, у него будет.

Джексон поблагодарил за приглашение, сказал, что он обязательно поедет в Москву. После этого стал доказывать, что он не „закоренелый антисоветчик', напротив, стремится к улучшению отношений с СССР, хотя по некоторым вопросам он не во всем может согласиться с советской политикой. Главное — начать диалог, делая упор на позитивных, а не на отрицательных моментах. Сенатор сообщил, что он смог бы поехать в марте следующего года.

В начале марта Джексон пригласил меня к себе, чтобы обговорить „организационные детали' его поездки. Когда я пришел к нему, то в дверях столкнулся с его помощником Перлом, известным антисоветчиком и инициатором многих враждебных нам выступлений Джексона. Надо сказать, что накануне на одном из дипломатических приемов он случайно встретился с моим помощником и сказал ему, что советский посол сделал умный ход, пригласив Джексона в Москву. Сенатор очень доволен. Но он, Перл, все же думает, что найдутся серьезные обстоятельства, которые помешают этой поездке.

Увидев меня, Перл, улыбаясь, выразил надежду, что мы с сенатором обо всем договоримся. Говорил он это с явным сарказмом. Войдя в кабинет Джексона, я сразу почувствовал некоторую неловкость с его стороны. Выяснилось, что он фактически ставил условием своей поездки принципиальное разрешение Советского правительства на встречу в Москве в присутствии прессы с наиболее известными диссидентами. Он, конечно, понимал необычность такого условия в той конкретной обстановке, но прикрывался рассуждениями о том, что он известен как защитник диссидентов и „многим будет непонятно', если он не встретится с ними.

Я спросил сенатора, с кем же все-таки он хочет говорить в Москве: с Брежневым или диссидентами? Он ответил, что со всеми. На вопрос, не думает ли он, что такие его требования могут вообще затруднить его поездку, Джексон сказал, что понимает „возникающие при этом трудности у Брежнева', но тем не менее таковы его условия. Он отклонил предложение встретиться с диссидентами, но без рекламной и пропагандистской шумихи.

Из Москвы пришел следующий ответ Джексону: „Приглашая сенатора, мы исходили из целесообразности конструктивного развития отношений между нашими странами. Даже соображения простого такта, казалось бы, делают неуместной такую постановку вопроса, когда сенатор начинает обусловливать свой приезд в СССР нашим согласием на его встречу с группой лиц, противопоставивших себя нашему строю'.

В ноябре и декабре 1977 года проходил оживленный обмен мнениями между Москвой и Вашингтоном по вопросам ближневосточного урегулирования. Инициатива в постановке этих вопросов исходила от советской стороны. Мы настаивали на том, чтобы СССР и США, руководствуясь принципами совместного Заявления от 1 октября, занялись организацией конференции по Ближнему Востоку.

Американская сторона на словах не отказывалась от этого, но с растущей симпатией (и негласной поддержкой) следила за активизацией сепаратных усилий президента Садата, вступившего на путь развития двусторонних контактов между Египтом и Израилем и организации каирского совещания, которое, по существу, подменяло собой международную конференцию.

Вэнс сделал попытку как-то объяснить нам их позицию. Он рассказал мне о своей поездке на Ближний Восток. В Каире Садат откровенно заявил ему, что египетский народ устал от войны и связанных с ним лишений и экономических трудностей. Ждать еще несколько лет, пока идут бесплодные дипломатические споры, он больше не может. Его последние шаги к миру с Израилем пользуются поддержкой не только народа, но и армии Египта. Однако подобные настроения не могут продолжаться вечно. Да и сам он не вечен. Израиль должен это понять и ответить конкретными серьезными шагами.

Визит Садата в Иерусалим, продолжал Вэнс, в Израиле был воспринят как нелегкое для египетского президента признание в глазах не только израильтян, но и всех арабов очевидного факта, что Египет, основное арабское государство, вынужден просить мира у Израиля. Именно готовность Садата к такому унижению произвела колоссальное впечатление в Израиле и в еврейских кругах США и привела к тому, что общественное мнение и в Израиле, и в США круто повернулось в сторону Садата, в пользу скорейшего мира с Египтом.

По существу, Вэнс призывал нас по-новому взглянуть на обстановку. Однако отход к этому времени Садата от доверительного диалога с нами и активизация американской дипломатии лишь усиливали подозрительность Москвы и ее упорство в отстаивании своих прежних позиций.

Из беседы с Вэнсом было видно, что в израильско-египетских отношениях назревали серьезные события, а Советский Союз оставался в стороне от этих событий, изолируя себя, чем не преминули воспользоваться США.

Направление развития событий на Ближнем Востоке и как результат этого ослабление позиции Советского Союза вызывали, естественно, раздражение Москвы. Брежнев направил Картеру 16 ноября послание, в котором подверг критике позицию США по ближневосточному урегулированию, фактический отказ Вашингтона от подготовки Женевской конференции, сопредседателями которой должны были быть СССР и США. Поэтому президент пригласил меня для беседы, чтобы изложить некоторые свои соображения для последующей передачи Брежневу.

Признав, что отсрочка Женевской конференции была бы серьезной неудачей для мирного урегулирования на Ближнем Востоке, неудачей обоих сопредседателей, Картер утверждал, что визит Садата в Иерусалим не результат американской инициативы. Мы не знали, что Садат готовит такую поездку, подчеркнул президент. И сейчас, когда перспектива этой поездки стала реальностью, правительство США поддерживает ее. Об этом я сказал по телефону Бегину и Садату, выразив надежду, что эта встреча явится вкладом в дело скорейшего созыва Женевской конференции. „В этой связи, — заключил Картер, — я хотел бы надеяться, что правительство СССР, как сопредседатель, займет сходную или во всяком случае не открыто негативную позицию в отношении этой поездки'.

Москва, как это было ясно из полученных мною инструкций, по-прежнему придерживалась негибкой позиции: все (конференция) или ничего (против отдельных переговоров между Египтом и Израилем). Мы были убеждены, что только через международную конференцию СССР сможет обеспечить себе полноправное участие в ближневосточном урегулировании. В результате разговор с президентом лишь подтвердил наши разногласия по этому вопросу.

В течение еще нескольких месяцев продолжалась дискуссия между Москвой и Вашингтоном относительно ближневосточного урегулирования и конференции по Ближнему Востоку. Однако позиции постепенно расходились. Администрация США поддерживала сепаратное соглашение между Египтом и Израилем в ущерб международной конференции по Ближнему Востоку и тем самым вызывала недовольство