решающийся сотворить мир, в котором содержится все то, что заключалось в развитии, предшествовавшем этому результату, и что благодаря этому обратному положению превращается вместе со своим началом в нечто зависящее от результата как от принципа. Главное для науки не столько то, что началом служит нечто исключительно непосредственное, а то, что вся наука в целом есть в самом себе круговорот, в котором первое становится также и последним, а последнее - также и первым' (3, с. 128).
Не отказывая процессу возвращения-объяснения в известной самостоятельности, пока речь идет о научном познании как специфическом виде деятельности по производству фундаментального знания, нелинейное мышление, во-первых, основной линией возвращения считает не дисциплинарное замыкание на наличные результаты ради смысловой интеграции (объяснение) и социализации (оналичивание) новых результатов, а возвращение-приложение этих результатов в практической деятельности, опосредование результатов не дисциплинарной вечностью, а исторической конкретностью практики 'сейчас и здесь', что требует перемещения и синтеза фундаментального знания в технологических, организационных и иных формах, и, во-вторых, поскольку таймированная проблематика социальна и попытки решить ее не могут опираться на результаты, с которыми поздно уже что-либо делать, но лишь на деятельность и поскольку субъект всегда прежде собственной деятельности, нелинейному мышлению невозможно согласиться с обезличенным, элиминирующим смертных субъектов вечности 'самостным' изображением научной поступательности у Гегеля.
'Наука должна организоваться только собственной жизнью понятия, - пишет Гегель. - Содержание показывает, что его определенность не принята от другого и не пристегнута (к нему), но оно само сообщает ее себе и, исходя из себя, определяет себя в качестве момента и устанавливает себе место внутри целого' (4, с. 28). В том же безличном самостном ключе Гегель говорит и о самом процессе поступательности: 'Так как то, что получается в качестве результата, отрицание, есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое содержание. Оно новое понятие, но более высокое, более богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но содержит больше, чем только его, и есть единство его и его противоположности. Таким путем должна вообще образоваться система понятий - и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движении получить свое завершение' (3, с. 108).
Для нелинейного мышления это чистейшей воды знаковый фетишизм, основанный частью на распространившемся в новое время некритическом восприятии естествознания и его дисциплинарных вечностей, которые и есть, собственно, у Гегеля конечные цели человеческого познания: 'Логика есть чистая наука, т.е. чистое знание во всем объеме своего развития' (3, с. 125), а с другой стороны, на теологических реликтах и реминисценциях, которые вполне определенно просматриваются в способах связи начала и результата, когда та же логика, 'царство чистой мысли', допускает, по Гегелю, и иное определение: 'Можно поэтому выразиться и так: это содержание есть изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа' (3, с. 103). И это не оговорка и не какая-нибудь там непоследовательность. Гегелевское триадное движение вряд ли возможно полностью уразуметь без познавательной функции святого духа как лика Троицы, без логической триады неоплатоников и особенно без 'естественной' Троицы средневековья: до вещей - в вещах - после вещей, в рамках которой природу (в вещах) удалось превратить во вторую Библию, успокоить ее в 'Книге природы', сделать надежным для человеческой познавательной позиции (после вещей) источником познания мудрости божьей (до вещей) или, как выражается Гегель, изображения бога 'до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа'.
Эта связь Гегеля с теологией была подмечена давно, хотя политический смысл этой связи одним из первых, пожалуй, отметил Гейне. В логике Гегеля он видел реставрацию низвергнутого Кантом деизма и, объясняя французам смысл этой реставрации, он писал: 'Сколько я знаю, будь вы в 1830 году знакомы с немецкой натурфилософиею, никогда бы не произвести вам июльской революции' (5, с. 113). Оно и в самом деле так: показывая индивидов, 'конечных духов' ' качестве несамостоятельных и подчиненных моментов целого - 'в рамках целого похожи они на слепых, гонимых внутренним духом этого целого' (6, с. 518), Гегель ставит над человеком независимую от него и ответственную за ход познания самостную знаковую сущность, Логику (обязательно с большой буквы), которая, хотя и оказывается на поверку абсолютизацией познания по правилам естественнонаучных дисциплин, имеет определенную склонность и уклон к акту божественного творения мира. У Гегеля, как и у Гераклита, 'все течет', но течет определенно вниз, в абстрактную пустоту предзаданного начала-рельефа, двигаясь по контурам этой пустоты и натыкаясь на эти контуры в конкретных результатах познания.
В таком движении не остается места для самодеятельности 'конечных духов', для критического подхода к наличному, для социальной ответственности. Рассуждая о Канте и талерах, Гегель рекомендует человеку 'подняться в своем образе мыслей до такой всеобщности', когда ему уже будет все едино, будет 'безразлично, существует ли он или нет в конечной жизни', и в качестве примера для подражания он приводит стих Горация о римлянине: 'Да развались вселенная, без страха он встретит смерть в ее развалинах' (3, с. 148). В терминах нелинейного мышления этот стоицизм понимающего бессилия можно определить как логическое вырождение социального творчества и соответственно в учении Гегеля видеть основанную на хитрости разума философию социального бездействия. В рамках учения Гегеля сама проблема социальной ответственности, а именно она генерирует таймированную проблематику и лежит в основе современного кризиса в гносеологии, выглядит белой вороной, чем-то уже совершенно бессмысленным и неуместным в его системе.
Тот факт, что мы сегодня опасно близко ходим к намеченной Горацием перспективе, и развалить вселенную на основе логически безупречных выкладок со ссылками на объективный ход развития для нас пара пустяков, придает конфликту линейного и нелинейного мышления и гносеологический интерес и политическую остроту. Основные очаги этого конфликта можно свести к трем пунктам:
1. Линейное мышление понимает социальную систему как вариант естественной и сводит различия между естественными и социальными объектами изучения к степени сложности. Оно видит социальность глазами ученого-естественника как обычную область поиска фундаментального знания и, соответственно, сохраняет традиционную 'открывающую' позицию, основанную на наблюдении и верификации результатов, на убеждении в том, что ученому дано лишь открывать закономерности независимо от него существующей предметной реальности, но не дано поднимать руку на эту реальность.
Нелинейное мышление видит в любых социальных системах человеческое творение, которое может быть изменено и переделано усилиями человека, революционной практикой. Поэтому наличная социальная система рассматривается здесь как вариант из некоторого множества вариантов, который обладает частным свойством реализованности, оставляя открытым вопрос, является ли он лучшим из возможных вариантов. Нелинейное мышление смотрит на социальность не под углом зрения естественника, а под углом зрения наследника, у которого вполне могут появиться, вылиться в форму проблем и исследований сомнения в мудрости предшественников, реализовавших именно этот, а не другой вариант. Организованное в познавательную позицию, такое сомнение включает как составную 'открывающую' позицию естественника, но видит в ней только подчиненный (информационный) момент общей позиции, предполагающий детерминацию общества через познание и практическую реализацию социальной ответственности в теоретически и информационно подготовленных актах революционной практики.
2. Линейное мышление подходит к предвидению и прогнозированию как к логической процедуре вывода будущих состояний социальной системы из наличного. Хотя эта процедура и опирается на наличную информацию, она в равной степени опирается и на инерционную идею стихийного самодвижения социальной системы в направлении к реализации сложившихся тенденций, и на мистическую уверенность в принципиальной возможности уже сегодня отыскать безличную формулу или модель такого движения, которые освободили бы человека от бремени ответственности за будущее. Подобная процедура столь же мало влияет на сам объект прогнозирования, как и предсказания затмений на Луну и Солнце.
Нелинейное мышление придает линейному предвидению и прогнозированию эвристический смысл поиска таймированных проблем и оценки меры их таймированности. Сам же прогноз мыслится не как цепь последовательных состояний одного и того же, а как условно-вероятностная, прерванная актами целенаправленной деятельности, последовательность выборов состояний, причем снятие выбора действием в пользу того или иного состояния признается монополией живущего поколения людей как
