Эти два человека в первый раз встречались лицом к лицу.

Одного пристального взгляда было для них обоих достаточно, чтобы оценить друг друга.

Оставшиеся еще у Валентина подозрения относительно поведения капитана исчезли в первую же минуту.

Джон Грифитс, со своей стороны, при виде этой честной открытой физиономии почувствовал невольное уважение к человеку, которого боготворили все обитатели пустыни.

Охотник поклонился и взял стул, предложенный ему капитаном.

— С кем имею честь говорить? — спросил капитан, садясь на свое место.

— Я тот, — отвечал охотник, — за которым посылала сегодня утром нарочного дама, которую вы так великодушно спасли.

— Значит, вы Валентин Гиллуа? — воскликнул капитан с волнением. — А, милостивый государь, я очень счастлив, что вижу вас у себя.

— Да, капитан, я действительно Валентин Гиллуа, но как вы могли это знать?

— Совершенно просто, милостивый государь: сегодня утром эта дама пригласила меня посетить ее и, сказав, что вы ее названый отец, просила отправить к вам ее письмо.

— И вы были так добры, что тотчас же исполнили ее просьбу.

— Мог ли я отказать ей, милостивый государь? Эта дама согласилась воспользоваться моим гостеприимством и уж этим одним поставила меня в совершенную от нее зависимость.

— Вас не оскорбит, капитан, то, что эта дама сегодня же оставит ваш лагерь и отправится со мною?

— Меня оскорбит? Какое же я имею право, милостивый государь, обижаться этим? Разве вы не названый отец этой дамы?

— Да, капитан.

— Ну, а следовательно, вы опекун ее и настоящий покровитель; этого права никто не может у вас оспаривать, ее место возле вас, милостивый государь, и я уверяю вас, что буду очень рад видеть ее под вашим могущественным покровительством.

После этого разговор у них не клеился; оба держали себя как-то принужденно.

Наконец, Валентин первый прервал это неловкое молчание.

— Желаете ли вы, капитан, — сказал он, — поговорить со мною откровенно, как могут говорить между собою два честных человека?

— Я не желал бы ничего лучше, милостивый государь, — отвечал капитан, в глазах которого сверкнула молния.

— Я начну, — продолжал Валентин, — но прежде всего прошу вас не оскорбляться тем, что я вам буду говорить.

— Разве мы не условились быть откровенными друг с другом? — отвечал капитан. — Говорите, милостивый государь, я вас слушаю.

— Благодарю вас, капитан, будьте уверены, что я не стану злоупотреблять нашим договором. Около трех месяцев тому назад, когда я был в горах Рошез, я слышал о вас много…

— Худого? — подсказал капитан, — не правда ли, милостивый государь?

— Признаюсь, мне рассказали две истории, которые внушили мне к вам отвращение; вы видите, как я откровенен.

— Да, милостивый государь, и хорошо делаете; какие же это истории?

— Одну из них я слышал от той самой девушки, которую, как говорят, вы насильно увезли от ее родителей с целью сделать своей любовницей или, еще хуже, уступить ее мормонам…

— О, это низкая клевета! — прервал его молодой человек. — Не скрою от вас, что я действительно увез эту девушку; правда, это была большая ошибка, это бесчестный поступок, я с этим согласен; но я любил ее, милостивый государь, страсть ослепила меня, я был сумасшедший! Я вовсе не хотел сделать эту девушку своей возлюбленной и тем менее уступить мормонам, я хотел жениться на ней, если бы мне удалось заслужить ее любовь; вот что справедливо, милостивый государь, остальное все чистейшая ложь. Я не имею ни малейшего желания прикрывать дурные стороны этого дела, а также извинять свой, далеко не похвальный, поступок, но я надеюсь загладить свою вину. В продолжение всего времени, как эта девушка находилась в моем лагере, мне не приходила в голову даже мысль воспользоваться ее положением; напротив, она была здесь окружена всевозможным вниманием и уважением.

— Все это совершенно справедливо, милостивый государь; донна Долорес де Кастелар повторяла мне несколько раз то же самое, после того как я помог ей убежать из вашего лагеря, и говорила, что она вовсе не чувствует к вам ненависти, что она даже сожалеет о вас и почти извиняет; ее последнее слово, когда она расставалась со мною, чтобы возвратиться в Мексику, под защитой своего жениха, было: я совершенно уверена, что капитан Грифитс честный человек, но он с ума сходит от любви ко мне; когда он будет в состоянии хладнокровно обдумать свои действия, то он прежде всего пожалеет о том, что решился в порыве страсти на отвратительный поступок со мною.

— О, она была права, говоря это, — сказал капитан взволнованным голосом, — я уже давно раскаялся в том, что сделал.

— Если так, то первый ваш поступок в моих глазах извинителен, так как вы, совершая его, не имели дурной цели.

— Но что же вам еще говорили обо мне? Даю вам слово, милостивый государь, что я не знаю, какая это может быть вторая история; говорите, пожалуйста!

— Эта вторая история, милостивый государь, далеко серьезнее первой, но я начинаю думать, что вас оклеветали; впрочем, я боюсь, что, во всяком случае, одно слово правды может вас сильно огорчить.

— Вы меня пугаете, милостивый государь; говорите, ради Бога, скорее!

— Говорят, милостивый государь, что вы имеете некоторые сношения с одним гнусным бандитом пустыни, относительно торговли белыми женщинами, которых будто бы вы доставляете, в компании с ним, мормонам.

— Значит, вас уверили, что я сообщник этого мерзавца Кильда?

— Да, милостивый государь.

Молодой офицер разразился громким, неудержимым смехом; он хохотал так чистосердечно, что Валентин Гиллуа окончательно сбился в своих предположениях.

— Ради Бога, простите мне, милостивый государь, это нарушение приличий, — сказал капитан, когда его припадок смеха прекратился, — но это обвинение до того нелепо, что я не мог выдержать.

— Как нелепо? — спросил с удивлением Валентин.

— Знаете ли вы, милостивый государь, настоящего Кильда, или мнимого?

— Но… я думаю, милостивый государь…

— Итак, вы знаете, что это отъявленный мошенник, который убил настоящего Кильда, чтобы занять его место.

— Я знаю, что это бандит, которого настоящее имя…

— Гарри Браун, не правда ли?

— Да, Гарри Браун.

Капитан отпер один из ящиков своего письменного стола, вынул оттуда бумагу и, развернув ее, передал охотнику.

— Читайте, — сказал он.

Валентин начал читать.

— Прочтите со вниманием эти три письма, — добавил капитан.

Прочитав все три письма, Валентин возвратил их Грифитсу и, поклонившись, протянул ему руку.

— Извините, — сказал он, — я не знал, что это так.

— Но теперь вы знаете, не правда ли?

— Я знаю, милостивый государь, что вы благородный, честный человек; я знаю, что вы спасли жизнь моей названой дочери, которую я люблю больше всего на свете; я предлагаю вам свою дружбу и буду очень счастлив, если вы согласитесь принять ее.