С Керимовым я был в отличных отношениях еще со времен Бляйхероде и Капустина Яра. Госкомиссия проходила «в атмосфере полного взаимопонимания».

Последний сеанс связи с 3МВ-1 № 4 был 30 мая. Евпатория доложила, что с трудом удалось отыскать в шумах на частоте несущей сигнал без всякой полезной информации. Связь пытались вести, используя передатчики спускаемого аппарата.

Пуск был назначен на 2 июня. 31 мая состоялся традиционный выезд из прохладного МИКа в прокаленную солнцем, уже порыжевшую степь. Все шло по графикам предпусковой подготовки – до трехчасовой готовности. Перед самой заправкой при штатной проверке схемы разделения боковых блоков сработал пиропатрон отброса крышки сопла для отвода бокового блока «Г». Изучение десятки раз летавшей схемы показало нарушение и в схеме, и в инструкции. Одно наложилось на другое. Ремонт на старте был невозможен. Весь носитель возвратили в МИК, блок «Г» отстыковали и заменили стрелявший пирозамок. 3 июня состоялся повторный вывоз на старт. С утра воздух раскалился до 35°С.

При повторной подготовке на носителе появились новые «бобы» – инструкция не стыкуется с результатами измерений. «Упирается „Молния“, не к добру это», – подобные реплики отпускали стартовики во время перерывов.

4 июня в 8.00 утра ракета-носитель 8К78 унесла со старта первый советский спутник связи «Молния-1» с заводским номером 2. На 287-й секунде вторая ступень сошла с траектории, так и не передав эстафету третьей. Эта «Молния-1» не дотянула даже до того, чтобы ее назвали очередным «Космосом».

Такие пуски именовались в местном фольклоре очень доходчиво – «пошла за бугор». Бугров в степи, сколько видел глаз, не было, но такая формулировка охватывала все виды аварий носителей.

Днем жара заполнила комнаты МИКа, где изучались телеметрические пленки и шли споры о причинах аварии второй ступени. Мечтавшие о полете в Москву для начала экспериментов с «Молнией» «объектовщики», совсем грустные, были отпущены на отдых до вечера.

Когда жара спала, я собрал руководящий состав, чтобы поднять настроение и поставить задачу – форсировать подготовку следующего пуска. Выяснилось, что подходящий носитель появится на полигоне только через месяц, и я разрешил основным «молниевцам» отлучиться в московскую прохладу на неделю.

Между тем очередная комиссия установила причину аварии – отказ системы опорожнения блока «А». Горючее – керосин было израсходовано раньше времени. Турбонасосный агрегат блока «А» без топлива пошел вразнос, и прошла команда АВДУ – аварийное выключение двигательной установки.

Главный конструктор ОКБ-12 был основным разработчиком аппаратуры системы опорожнения баков (СОБ). Но датчики уровней в баках, обеспечивающие выдачу команд для регуляторов приводов дроссельных заслонок, и приводы к этим заслонкам создавались в моих отделах. Формально в отказе СОБа была и моя вина. Отдел Константина Маркса не только конструировал датчики, но и курировал работы ОКБ-12.

Пока работала комиссия по носителю, произошли изменения в руководстве Госкомиссии по «Молнии-1». Псурцев правильно рассудил, что Госкомиссии по «Молнии-1» нужен председатель, отдающий ей гораздо больше времени, чем это может позволить себе министр связи. ВПК представила, ЦК согласился, и новым председателем Госкомиссии был назначен Керим Алиевич Керимов. Через год он переместился из ЦУКОСа в новое Министерство общего машиностроения и занял должность начальника 3-го главного управления, ведавшего космической техникой. Председателем Госкомиссии по «Молнии-1» он оставался еще долго, несмотря на служебные перемещения по основному роду деятельности.

Керимов как председатель заявил, что техническое руководство главной оперативной группы должно осуществляться первыми лицами. Королев сдался, и после неудачного пуска «Молнии-1» № 2 я был утвержден руководителем.

Королеву в тот период действительно времени на «Молнии» не хватало. В Феодосии при сбросе с самолета для проверки новых систем приземления разбился макет, в качестве которого использовался титовский СА «Восток-2».

21 августа Королеву предстоял доклад в ВПК о ходе подготовки будущего «Восхода». Споры по составу экипажей продолжались. Мягкая посадка была не отработана. Тут явно было не до «Молнии».

Турков умудрился отправить на полигон вторую по очереди «Молнию-1» № 1 без напоминаний. Первую аварию полигонные острословы объяснили просто: «Нельзя было пускать второй номер вне очереди».

Теперь на 22 августа 1964 года готовился пуск первого номера. Испытания на ТП, по сравнению с предыдущими, проходили тихо, без сенсационных отказов. Кириллов даже высказал мне претензию:

– Подозрительно спокойно и гладко ведет себя на испытаниях эта самая 11Ф67! К добру ли это? Оказалось, не к добру!

22 августа 1964 года вполне благополучный пуск выводит «Молнию-1» № 1 на промежуточную траекторию, а затем нормально срабатывает блок «Л», и, по заверениям баллистического центра НИИ-4, объект выведен на расчетную траекторию.

Слесарев проверил и дал мне на утверждение списки вылетающих ранним утром в Москву. Им предстояло прямо из Внукова ехать в Щелково на НИП-14 для работы в оперативных группах.

Ночью меня разбудила дежурная по ВЧ-связи для срочного разговора с НИП-14. Вот здесь-то и подтвердилось суеверное предчувствие. Шустов, руководивший группой анализа информации, и Попов, руководивший группой анализа телеметрической информации, доложили о невероятном дефекте. По предварительным данным, не открылись обе дублирующие друг друга параболические антенны. С места стронулись, но в штатное положение не установились.

Я попросил к телефону Дудникова. Он, подтвердив сообщение, сказал, что создается такое впечатление, будто кто-то держит обе антенные штанги и не дает им двигаться.

– Разрабатываем программу работы, – успокоил Дудников. Заместитель по главной оперативной группе Аркадий Бачурин спросил, какие от меня по такой необычной ситуации будут команды.

Я ответил:

– Проверяйте тщательно все остальные системы. Но главное -старайтесь понять причину отказа антенн. Дудников снова взял трубку и спросил:

– Будить ли Сергея Павловича? Ведь первый доклад ему уже был, что вышли на расчетную орбиту.

– Будите, – ответил я, – такое скрывать бессмысленно.

Досыпать в оставшееся до отлета время не было никакой возможности. Я по телефону разбудил председателя Госкомиссии, сказал ему о докладе из Щелкова. Почувствовал, что для Керимова мое сообщение – тяжелый удар. Стать председателем вместо министра Псурцева – и такое неудачное начало. Это ведь не первый, а второй «блин комом»! Договорились встретиться на аэродроме и в самолете обдумать план дальнейших действий.

Перелет с полигона во Внуково позволял на несколько часов расслабиться. В самолете никто никому не давал ценных указаний, телефонов не было, каждый по-своему использовал часы, свободные от забот и нервного напряжения.

Составлялись компании «переброситься в картишки», кто-то углублялся в недочитанную книгу, отрешившись от окружающих, досыпали не добравшие сна, не успевшие позавтракать объединяли прихваченную закуску и разливали остатки спирта по граненым стаканам, выпрошенным у экипажа.

Я не раз убеждался, что даже Королев, не упускавший случая дать указания или получить информацию, в самолете приводил в порядок свою записную книжку и старался о текущих делах не разговаривать. Он тоже поддавался общему стремлению – на несколько часов расслабиться.

Самолеты Ил-14 позволяли проводить в таком режиме семь – восемь часов, с часовым перерывом на дозаправку в Уральске или Актюбинске. С наступлением эры реактивной авиации наш летный отряд получил Ил-18, а затем Ту-134 и грузовые Ан-12. Возможности блаженного состояния пребывания в полете сократились вдвое, но традиции сохранились.

На этот раз блаженства не получилось. С участием Керимова полпути обсуждали возможные причины неоткрытия антенн. В глубине души каждый из нас надеялся, что за время перелета «все образуется», антенны займут свое штатное положение.

На НИП-14 было столпотворение. Собрались все смены нужных и не очень нужных оперативных