его, прилетевшего вместе с нами, я хотел еще раз распроситъ о том, как он проводил испытания раскрытия антенн. Костя Горбатенко признался, что ему тоже казалось, что раскрытие идет вяло.

– Очень уж толстый кабель надо было разгибать при открытии, – сказал Горбатенко.

Цыбин и начальник конструкторского отдела Болдырев – оба стреляные волки. Но чем черт не шутит! Вместе с Цыбиным и Болдыревым раскручиваю технологию испытаний в обратном порядке.

Ну конечно! В камере холода, на минус 50 градусов все конструкции проверялись без хлорвиниловой обмотки.

– Григорий Григорьевич, – говорю я Болдыреву, – срочно кабель обмотать этой самой лентой – и в камеру! Заморозить! Нас троих осенила одна и та же догадка!

– Тут и морозить нечего, заранее знаю – трубка окаменеет! – Предсказывает Болдырев.

– Пока не окаменеет, никому ни слова!

Я сел за телефон и разыскал на НИП-14 Слесарева. Попросил его подумать вместе с тепловиками и «раушенбаховцами», при какой ориентации солнышко будет греть места на сгибе кабеля.

– Думаю, что Солнце греть не будет, эти места затеняются солнечными батареями.

Через три часа пребывания в камере холода обмотанный хлорвиниловой лентой и без того негибкий кабель действительно «окаменел».

Так была установлена наиболее вероятная причина. Теперь требовались мероприятия «с гарантией». Выручить могли Вильницкий и Сыромятников. Они скептически относились к конструкциям пружинных механизмов, разрабатываемых без их участия в других отделах. Я предложил им разработать электромеханический привод «дожатия», так чтобы после раскрытия была полная гарантия приведения антенных штанг в штатное положение.

– Ради общего дела спасем Цыбина и Болдырева, – обещал Вильницкий.

Для Сыромятникова – будущего конструктора стыковочных агрегатов всех «Союзов», «Прогрессов», «Салютов», «Мира» и даже «Спейс шаттла» – «дожатие» было простой задачей, но «Молнию-1» оно в тот период спасло. Такое сравнительно простое мероприятие позволяло на всех служебных уровнях утверждать, что «все будет в порядке, мы ввели коренные улучшения конструкции».

По окончании работы всех комиссий и групп никаких санкций, кроме сильных выражений со стороны СП, не последовало. Оперативные группы, а следовательно, и все службы, связанные с разработкой и будущей эксплуатацией «Молнии», получили возможность испытывать и экспериментировать с летающим объектом без ограничений. Все, кроме системы ретрансляции, работало безотказно. Спутник «Молния-1» № 1, названный в сообщении ТАСС «Космос-41», просуществовал девять месяцев.

Мы получили уверенность в схеме выведения на орбиту нового класса спутников. Удалось проверить работу систем в условиях длительного полета, получить опыт управления, коррекции орбиты – все, кроме связи.

Доработки следующих спутников по результатам этого первого полета заняли много времени. «Молния-1» № 3 была отправлена на полигон только в марте 1965 года. Запуск состоялся 23 апреля 1965 года. Восьмимесячный перерыв надо списать на ошибки в наземной отработке двух предыдущих.

Период с августа 1964 по апрель 1965 года был настолько заполнен другими событиями на Земле и в космосе, что работы по «Молнии-1» отошли на второй план.

Готовился запуск «Восхода» с тремя космонавтами – Комаровым, Феоктистовым и Егоровым. Отработка новых принципов приземления с использованием порохового двигателя мягкой посадки сопровождалась своими «маленькими трагедиями». Одной из них была уже упоминавшаяся гибель использованного по указанию Королева в качестве экспериментального макета спускаемого аппарата «Востока-2». Музеи космонавтики лишились редкостного экспоната – спускаемого аппарата космонавта № 2 Германа Титова.

10 октября 1964 года «Восход» был запущен. Через сутки, несмотря на просьбу экипажа о продлении полета, произведена благополучная посадка.

Этот полет по времени совпал с «дворцовым переворотом» – свержением Хрущева и началом эры Брежнева. Первые месяцы после этих событий партийному и государственному аппарату было не до нас.

У нас между тем тоже были заботы, на время заставившие забыть о «Молнии-1». Вслед за успешным полетом «Восхода» началась подготовка «Восхода-2» с задачей выхода человека в открытый космос. Это снова была инициатива Королева. Никто «сверху» не обязывал, а «снизу» не настаивал на таком эксперименте. В открытом космосе первым должен быть советский человек! Эта задача требовала серьезной доработки космического корабля, создания специального скафандра, большого объема экспериментальных работ.

18 марта 1965 года Алексей Леонов провел в открытом космосе 12 минут и 9 секунд. После его благополучного возвращения в корабль и таким образом выполнения главной задачи – «впервые в мире» – случилась многократно описанная история с отказом автоматической системы ориентации и использованием ручного управления для возвращения на Землю. Затем последовала многодневная эпопея спасения экипажа после приземления в глухую тайгу.

Совместно с Павлом Беляевым в 1969 году мы выполняли обязанности ночных дежурных в Евпатории во время полета космических кораблей «Союз-6», «Союз-7» и «Союз-8». Я не раз слушал рассказы о событиях, сопровождавших полет «Восхода-2». Только той ночью из спокойной беседы с Беляевым я осознал, как мы были близки к космической трагедии – возможности гибели Беляева и Леонова на орбите. Возвращение их на Землю при технике того времени я до сих пор считаю великим везением. Трагедия произошла с самим Беляевым менее чем через год после этой нашей ночной беседы. Он погиб во время операции в том самом госпитале имени Бурденко, в котором меня лечили по поводу загадочной болезни в 1957 году.

Полету «Восхода-2» предшествовали запуск к Марсу, получивший известность как «Зонд-2», и две очередные неудачные попытки мягкой посадки на Луну. На этот же период приходились ожесточенные дебаты по Н1-Л3.

Тем удивительнее, что запущенная 23 апреля 1965 года «Молния-1» №3 оказалась в полном порядке. В зале управления НИП-14 бурю восторга вызвало сообщение, что при первой же попытке ориентации антенна «уцепилась» за Землю. Я поздравлял Бориса Медведева: его оптические датчики устойчиво следили «за краем Земли» – и Владимира Сыромятникова, который обеспечил «дожатие» и впервые осуществлял по сигналам Медведева повороты параболы.

Впрочем, еще раз мы убедились, как опасно в нашем деле радоваться раньше времени. Получив от телеметристов доклады о полном порядке на «борту» и устойчивой работе приводов, ориентирующих одну из параболических антенн на просторы нашей страны от Москвы до Владивостока, я вопросительно посмотрел на Капланова. Теперь дело было за ним.

– Будем включать?

Все с нетерпением ждали самого торжественного момента – команды на включение ретранслятора.

– Включайте, – согласился Капланов.

Бачурин срывающимся от напряжения голосом сообщил Уссурийску, что мы включаем ретранслятор, и потребовал немедленного доклада о появлении сигнала. Уссурийск успокоил, что они готовы. Их системы контроля орбиты и телеметрия устойчиво принимают борт. Наземные антенны «Сатурна» ведут объект по целеуказаниям.

После выдачи команды на включение ретранслятора ждали от телеметристов доклада о броске тока потребления и, самое главное, подтверждения по датчикам излучения факта начала работы ретранслятора.

Таких докладов не последовало. Неужели команда не прошла?

– Повторить команду!

Что за чертовщина? Бачурин проверяет, и ему докладывают:

– Квитанция о прохождении команды на «борт» вторично получена!

Стало быть, радиотехника ни при чем. Что-то случилось в нашей бортовой схеме. С Куприянчиком и Шустовым прослеживаем по затертой схеме путь прохождения команды от бортового дешифратора до