— О нет! Два — три километра в сторону от Потсдама. Я обычно выхожу из дому пораньше. Утренний моцион.

— Садитесь в машину, — предложил Воронов. — Я вас подвезу.

— О нет, нет, что вы! — поспешно и, как показалось Воронову, даже испуганно воскликнул Герман.

«Не хочет утруждать господина офицера? — подумал Воронов. — Или не желает ехать в советской машине, потому что боится своих соотечественников?»

— Садитесь! — скорее приказал, чем попросил он.

На лице Вольфа снова промелькнуло испуганное выражение, но категорический тон Воронова сделал свое дело.

Они расположились на заднем сиденье.

— Куда ехать? — спросил Воронов.

— В обратную сторону, — нерешительно произнес Вольф.

Несколько улиц они проехали молча. Вольф указывал направление. Вскоре машина оказалась на окраине Потсдама.

— Спасибо, хэрр Воронофф, — сказал Вольф, — мы приехали. Отсюда мне совсем близко.

— Я довезу вас до места, — упрямо ответил Воронов.

— О нет, нет, прошу вас этого не делать! — уже с явным испугом воскликнул Вольф.

«Не хочет, чтобы его видели в советской машине», — окончательно решил Воронов. Никакого завода поблизости не было видно. Правда, он мог скрываться за руинами, громоздившимися впереди.

Воронов пожал плечами.

— Хорошо, — холодно сказал он. — Желаю вам успешного рабочего дня. До свидания.

— Спасибо, хэрр Воронофф! — с облегчением откликнулся Вольф, выходя из машины. — Большое спасибо!

Он сделал несколько шагов, обернулся, приветливо помахал Воронову и зашагал еще быстрее. Вскоре его фигура исчезла среди развалин.

— Слушай, друг, — неожиданно для самого себя сказал Воронов своему водителю, — сделай-ка небольшой бросок в ту сторону, куда пошел этот немец. Посмотри-ка, что за завод там расположен.

— Яволь! — понимающе подмигнув, ответил старшина. — Сейчас проверим, товарищ майор!

— Только поторопись, а то на объект опоздаем.

— В два счета!

Минут через пять старшина вынырнул из развалин и бегом направился к машине…

— Ну что? — нетерпеливо спросил Воронов.

— Был, товарищ майор, завод, да сплыл! — махнул рукой старшина, усаживаясь на свое сиденье.

— Что это значит?

— Лом железный — вот и все, что от завода осталось, — трогая машину, ответил старшина. — Наверное, фугасок десять в него угодило…

Воронов ничего не понимал. В том, что никакого завода здесь нет, он уже не сомневался. Но зачем Вольф обманывал его?

— А вашего фрица я там видел! — весело сообщил старшина. — И еще десятка два фрицев.

— Что же они там делают? — с удивлением спросил Воронов.

— А хрен их знает, товарищ майор, извините за выражение. Железяки разбирают и в кучи сносят. Тряпочкой вытрут — и в кучу! Одним словом, мартышкин труд!

«Может быть, немцы восстанавливают разрушенный завод?» — подумал Воронов. В Берлине уже к концу мая действовало несколько линий метро, вступили в строй железнодорожные станции и речные порты. Правда, всеми этими работами руководило советское командование.

— Послушай, — обратился Воронов к старшине, — наших солдат там не было?

— Ни одного не видел, товарищ майор.

— А немцев, говоришь, сколько?

— Десятка два с половиной, не больше.

— Неужели они такими силами хотят восстановить завод?

— Не могу знать, товарищ майор.

Старшина отвечал, поминутно оглядываясь на Воронова и в то же время следя за дорогой.

«Зачем же все-таки ходит туда этот Вольф? — думал Воронов — Кто ему платит? Кому могла прийти в голову нелепая мысль силами двух десятков человек, без всякой техники восстановить разрушенный до основания завод?..»

Между тем машина пересекла Потсдам. Перед въездом в Бабельсберг ее остановил советский военный патруль.

Доставая свои пропуска, Воронов сразу забыл и о Вольфе и о разрушенном заводе. Все заслонила собой самая главная мысль: сегодня, семнадцатого июля, открывается Конференция!

Тот день был не похож на все другие. В первой его половине Черчилль поехал в Берлин.

Он обошел то, что осталось от рейхстага, осмотрел развалины новой имперской канцелярии и бункер Гитлера.

Вернувшись в свою резиденцию, Черчилль прошел через пустые комнаты на террасу и, не снимая шляпы, мокрый от нестерпимой жары, в покрытом пылью костюме, грузно опустился в кресло, отмахиваясь от назойливых комаров.

Сойерс принес виски.

Лорд Моран, давно изучивший своего пациента, знал, что после короткого отдыха Черчилль придет в себя.

— Вы не забыли, сэр, — сказал Моран, — что сегодня вам предстоит визит к президенту Трумэну?

— Я никогда ничего не забываю, — раздраженно отозвался Черчилль, продолжая сидеть неподвижно. — Разрушения ужасны, — произнес он после долгого молчания.

Моран наклонил голову в знак согласия — вместе с Кадоганом он уже успел съездить в Берлин.

Сознавая, что Черчиллю необходим отдых и его надо хотя бы на полчаса удержать в кресле, Моран попытался завязать беседу.

— Что произвело на вас наибольшее впечатление? — спросил он.

— Наибольшее впечатление, если хотите знать, на меня произвел плакат, — резко ответил Черчилль.

— Какой плакат, сэр? — с недоумением переспросил Моран.

— Большой плакат в ярко-красной рамке. Он установлен перед рейхстагом. Мне перевели то, что на нем написано. По-русски и по-немецки. Красными буквами.

— Что же на нем написано?

Черчилль закрыл глаза и медленно произнес:

— 'ОПЫТ ИСТОРИИ ГОВОРИТ, ЧТО ГИТЛЕРЫ

ПРИХОДЯТ И УХОДЯТ, А НАРОД ГЕРМАНСКИЙ,

А ГОСУДАРСТВО ГЕРМАНСКОЕ — ОСТАЕТСЯ.

СТАЛИН', — Открыв глаза и сощурившись, он спросил: — Как вам это нравится?

— Вы хотите сказать… — начал Моран.

— Я хочу сказать, — прервал его Черчилль, — что Сталин уже открыл свою Потсдамскую конференцию. Притом задолго до ее начала.