всегда отражает рост в человеке духа национал-социализма. Ты со мной согласен?
Данвиц внимательно посмотрел на Гиммлера. Сначала на его безжизненные руки, затем на лицо, обращенное к нему вполоборота. И промолчал.
– Тебе не кажется, – снова раздался монотонный голос Гиммлера, – что частные неудачи, постигающие нас в этой войне, пагубно отразились на некоторых недостаточно устойчивых людях?
– В своем письме я писал о генералах… – начал было Данвиц, но Гиммлер не дал ему закончить.
– Германии и фюреру страшна измена тайная. Измена, ставшая известной, уже не страшна. Она может быть вырвана с корнем. Но любая измена зреет постепенно. Увидеть ее в зародыше – вот в чем долг подлинного национал-социалиста. Почувствовать возможность измены и не доложить об этом – преступление.
– Я не медлил бы ни минуты, узнав…
– Конечно, конечно, – снова прервал его Гиммлер.
«Этот Данвиц может стать полезным человеком, хотя и недалек, – отметил он про себя, мысленно прикидывая, каким образом использовать его в дальнейшем. – Может быть, перевести в штаб группы „Север“? Поручить собрать факты, до конца раскрывающие фон Лееба?.. И уж во всяком случае совершенно необходимо устроить ему вторую встречу с Крюгером…»
Гиммлер наклонился к Данвицу.
– Наш фюрер, – задумчиво произнес он, – страдает от нехватки преданных людей. Это возлагает особые обязательства на тех, кто действительно предан ему.
– Я готов в любую минуту отдать жизнь… – опять было взвился Данвиц, но тут же осекся, заметив, как исказились в брезгливой усмешке тонкие, бледные, бескровные губы Гиммлера.
– Когда чья-либо жизнь понадобится фюреру, он возьмет ее, не спрашивая о готовности, – жестко проговорил Гиммлер. – Задача преданных ему людей сложнее: неустанно разоблачать предателей, срывать маски с тех, кто пользуется доверием фюрера, а на деле недостоин этого…
Гиммлер посмотрел на часы и встал.
Немедленно поднялся и Данвиц.
– Через десять минут тебя примет фюрер, – торжественно объявил Гиммлер.
Данвицу показалось, будто его внезапно накрыла огромная теплая волна. Она мгновенно смыла мысль о странной беспредметности беседы, которую вел с ним Гиммлер. Данвиц точно захлебнулся, ничего не видя перед собой, дыхание его остановилось, что-то сильно сдавило голову.
Усилием воли он заставил себя сделать глубокий вздох. И тут же услышал:
– А я просто хотел повидать тебя. Ты же помнишь, что я знаю тебя с детства?
Лицо Гиммлера осветилось при этом непонятной улыбкой…
Данвиц вышел из этой комнаты будто оглушенный. Он с трудом передвигал свои разом отяжелевшие ноги, следуя за гестаповцем-однопогонником.
Данвиц не помнил, каким образом этот человек появился. То ли Гиммлер нажал кнопку звонка, укрепленного где-то на письменном столе, то ли подал какой-то иной знак, только за спиной Данвица возник оберштурмбанфюрер и, когда тот обернулся, сделал приглашающий жест, такой же точно, как в проходной будке.
Сырой, пахнущий сосной воздух несколько отрезвил Данвица. Он не без удовольствия подумал, что рейхсфюрер СС одобряет и его письмо и его мысли, высказанные устно. Но все это отступило куда-то на задний план перед тем, что ожидало его сейчас.
Гестаповец оглянулся, увидел, что Данвиц несколько приотстал, что бредет он с медлительной неуверенностью человека не то пьяного, не то задремавшего на ходу, и почтительно, но строго сказал:
– Вам следует поторопиться, господин оберст-лейтенант!
Данвиц вздрогнул и ускорил шаг.
Они свернули на боковую асфальтированную дорожку. Здесь не было видно ни клочка неба. Через каждые пять-восемь шагов по обе стороны дорожки стояли солдаты СС, положив руки на автоматы, висевшие на груди.
Оберштурмбанфюрер опять привел его к серому одноэтажному дому без окон, снаружи похожему на продовольственный или вещевой склад. Неподалеку располагалась собачья будка.
Асфальтированная дорожка нырнула в густой и высокий кустарник, обогнула дом и уперлась прямо в двери. Никакого крыльца, никаких ступенек не было. Двое офицеров СС стояли по обе стороны двери. При виде оберштурмбанфюрера они чуть вскинули головы. Не последовало никакого обмена ни приветствиями, ни паролями. Все происходило молча, в тиши замершего леса, где, казалось, не обитали ни звери, ни птицы. Гестаповец потянул черную ручку, дверь открылась.
– Пожалуйста, господин оберст-лейтенант, – сказал он, уступая дорогу Данвицу.
И Данвиц очутился в маленькой, полутемной прихожей. Он надеялся встретить здесь либо Шмундта, либо Брюкнера, либо Фегеляйна, или хотя бы начальника личной охраны фюрера Ганса Раттенхубера. Но в прихожей стоял неизвестный Данвицу обергруппенфюрер СС. Он выжидающе смотрел в сторону двери и при появлении Данвица без каких бы то ни было приветствий сказал:
– Проходите, оберст-лейтенант. Вот сюда, направо. Фюрер ждет.
Данвиц открыл почти слившуюся со стеной, едва различимую дверь и оказался в несколько большей, чем первая, комнате. Из-за стола, уставленного телефонами, поднялся какой-то майор, выбросил вперед руку в нацистском приветствии, одновременно прощупывая Данвица с ног до головы цепким, ищущим взглядом, и открыл еще одну дверь.
Данвиц снова перешагнул порог… Теперь перед ним за узким длинным столом, устланным картами, издали напоминавшими цветастую скатерть, сидел, склонив голову, Гитлер.
Здесь все было совсем иначе, чем в знакомых Данвицу гигантских кабинетах фюрера в новой имперской канцелярии и Бергхофе. Неизменным оставался разве только портрет Фридриха Великого в овальной позолоченной раме.
Портрет висел над столом, за которым сидел Гитлер. А по краям стола стояли маленькие лампы- рефлекторы на металлических, изогнутых полукругом кронштейнах. Они бросали яркий, направленный свет на карты. Все остальное – стены, тяжелые, массивные кресла – тонуло в полумраке.
Изменившимся от волнения голосом Данвиц произнес:
– Хайль, мой фюрер!
Гитлер поднял голову и несколько секунд пристально рассматривал его, точно не узнавая. Потом вышел из-за стола, торопливыми мелкими шажками приблизился к Данвицу, нервно подергивая правым плечом. Нетерпеливо спросил:
– Из Тихвина?
Данвиц растерянно молчал. Он ожидал любых вопросов, и прежде всего связанных с его письмом, но только не этого.
Гитлер стоял напротив, как-то по-птичьи вскинув голову.
– Мой фюрер, – сказал Данвиц, – я не был в Тихвине. Мой полк стоит под Петербургом. Но генерал фельдмаршал фон Лееб приказал мне передать, что Тихвин у ваших ног и…
– Я знаю, – прервал его Гитлер и повторил еще громче; – Знаю! Это славная победа! Завтра я лечу в Мюнхен, чтобы сообщить о ней на собрании гауляйтеров рейха!..
Теперь глаза Данвица уже освоились с царившим в комнате полумраком, и он смог хорошо разглядеть Гитлера.
Этот узкоплечий человек с впалой грудью и непропорционально длинным туловищем на коротких и тонких ногах всегда казался ему прекрасным.
– Теперь – вперед! Теперь – наступать! – выкрикивал Гитлер.
Он уже не глядел на Данвица, он вел себя так, будто в комнате не было никого.
– На Петербург, мой фюрер?! – с робкой надеждой привлечь его внимание произнес Данвиц.
– Петербург уже ваш, фактически наш! – откликнулся на это Гитлер, делая резкое движение рукой, словно хотел отбросить в сторону вопрос Данвица. – Петербург издыхает! А мы пойдем дальше. Пойдем вперед!